Но наутро он проснулся, неожиданно для себя, с легким сердцем: «А, как-нибудь обойдется! Ну, запишут в табель неудовлетворительное поведение… Самое неприятное, что огорчится отец». Все же тревога покалывала…

Однако неприятности оказались значительно большими, чем предполагал Янош.

Когда он пришел в гимназию, перед началом уроков в классе появился Варшаньи, нашел его взглядом и объявил:

— Гомбаш! Отправляйтесь домой! К урокам вы не допущены. Передайте отцу, чтобы он в три часа явился к господину директору.

Пришлось идти к отцу на службу. Тот не на шутку перепугался:

— Натворил ты дел…

Вернулся отец крайне удрученным:

— Классный наставник требует от директора твоего исключения. Ваш Пелеке, по-моему, незлой человек, но, сдается мне, он сам побаивается вашего наставника. Кто его знает, как решат. Пелеке сказал, что до окончательного решения твоей судьбы тебе запрещается посещать гимназию. Ах, сын, сын! Ты непременно должен попросить прощения. Я сказал директору, что ты сделаешь это. Завтра, на педагогическом совете. Ты обещаешь?

— Конечно, папа! — горячо начал Янош. — Обещаю… — добавил он упавшим голосом.

На следующий день состоялся экстренно созванный педагогический совет. Яношу было велено прийти вместе с отцом. Но на заседание совета их не пригласили, а предложили ждать, пока вызовут. Они долго сидели возле дверей учительской на деревянном диванчике, издавна прозванном гимназистами «скамьей подсудимых», — здесь обычно томились вызванные для внушений.

— Гимназист Гомбаш! — выкрикнули наконец в приоткрывшуюся дверь учительской.

Он растерялся, когда, войдя, увидел, что на него воззрились все педагоги, сидевшие возле длинного, крытого зеленым сукном стола с Пелеке во главе. Варшаньи стоял возле директорского кресла, вытянувшись как на смотру, но слегка наклонив голову к плечу Пелеке.

— Гомбаш! — торжественно провозгласил Пелеке. — Педагогический совет гимназии обсудил ваше поведение. Прежде чем принять решение, совет спрашивает вас: раскаиваетесь ли вы в том, что совращали свой ум и умы своих товарищей предосудительными книгами, в том, что проявили дерзкое, непочтительное отношение к вашему наставнику?

— Раскаиваюсь… — через силу выдавил Янош.

— Искренне ли это раскаяние? — спросил, вскидывая голову, Варшаньи.

Янош не ответил.

— Он молчит! — воскликнул Варшаньи. — Его покаяние — неискренне…

— Ну почему же? — прервал Пелеке. — Он ничего не может сказать, видимо, потому, что глубоко переживает. Послушай, Гомбаш! Очень хорошо, что ты сейчас правильно оценил свои поступки. Но ты должен еще извиниться перед своим классным наставником. В том, что вел себя с ним грубо…

— А он? — вырвалось вдруг у Яноша, и он даже похолодел оттого, что выкрикнул это. Ведь собирался просить прощения… Но поздно, слова уже произнесены.

— Вот видите! — торжествующе воскликнул Варшаньи. — В нем нет ни тени раскаяния! Это безнадежно испорченный человек!..

— Гомбаш! — грузно поднялся Пелеке. — Сейчас же извинись перед господином классным наставником!

Какая-то сила подтолкнула Яноша в совсем неожиданную для него сторону — он круто повернулся к двери и выбежал из учительской.