А еще из фланговых карманов вдруг потянуло сквозняком, в котором ощутимо промелькнули ароматы прелой листвы и болотной тины. Неужели Николя так глубоко погрузился в роль, что и сам начал верить происходящему на сцене? В таком случае сегодня вечером критики сойдут с ума от восторга.

Отчаянно моргая, но до сих пор не оборачиваясь к залу, Коля вскинул голову в попытке сориентироваться по колосникам и пожарному занавесу. Он представлял, как символично выглядит со стороны – почти скрытый гребенкой «древесных стволов», словно заблудившийся, губительно оторвавшийся от младшего брата…

В следующую секунду в горле Берестова пересохло, а следующая строчка ирландского текста испарилась из памяти, словно он ни разу не видел пьесы. Колосников – этих шатких незримых мостков над сценой – не было. Вместо них в лицо Николая сверху заглянула темнота, прохладная и злая, будто поздневечернее небо, затянутое сырыми тучами.

Вокруг стремительно стемнело – предатели-световики, подначенные цыганом, решились окончательно утопить спектакль…

Коля вздрогнул, чуть не запнулся на ровном месте, вытянул перед собой руки и (отчасти выпав из образа хладнокровного Филипа Карра) рванулся к заднику. Вдруг прозрев вперед на несколько метров… а затем еще на несколько, как если бы перед взглядом покорно рвался туман.

Задняя часть сцены исчезла. Вокруг Берестова раскинулся холодный осенний лес, глухой, сосновый, с подлеском из настоящего, одурманивающего запахами можжевельника.

Страх схватил за загривок ледяной сороконожкой. Свился на шее, стиснул, поглаживая сотнями липких лапок, застрекотал в ухо. Сердце лихорадочно забилось, ладони похолодели, по бокам покатился обжигающий пот. Глухо вскрикнув, галлюцинирующий Николай шагнул в сторону и обессиленно схватился за дерево. Настоящее дерево, вековую корабельную сосну, а вовсе не декорацию с «чердачной» сцены…

Сколопендра нестерпимого ужаса на шее не давала даже склонить голову, но Коля все же заставил себя обернуться к залу. Челюсть его отвисла, из горла вырвался сиплый писк – сотни зрителей бесследно исчезли, как и весь театр. Исчезла сцена, занавес, софиты и люки, исчезли коллеги за кулисами и младший Карр в исполнении Артема.

Мороз усилился, изо рта повалил пар. Мир вокруг Берестова стал диким сосновым лесом, лишающим сознания своей неподкупной достоверностью. И лишь где-то вдали, в мерно клубящемся тумане, на уровне растворившейся комнатенки светляков, висела в воздухе недобрая золотая улыбка. И Николай точно знал, кому она принадлежит…

Он помотал головой. Через боль в сведенной шее он все тряс и тряс ею, не замечая, что кепка со следами засохшей крови слетела в черную болотную лужу. Он все еще не верил, хотя знакомый гадкий голос в ушах уже нашептывал и нашептывал, открывая правду.

Пробираясь среди искусственных стволов умельца Зурало, Берестов углубился в настоящую чащу. Принадлежащую, если верить шепоту, царству таинственного и могучего Красного человека. И больше актер никогда не вернется на сцену – ни «Чердака», ни какую-либо еще. Он отбыл, сгинул, растворился, лишив себя права ходить среди живых.