— Но ты сам знаешь, гурон, каким образом пал один из твоих воинов. Все вы это видели так же, как и я, хотя мне страшно было смотреть на кровавое зрелище. Зверобой не виноват. Красный воин покушался на его жизнь, белый воин защищался — вот и все. Тот из вас был бы трусом, кто поступил бы иначе на его месте. Вы желаете знать, кто здесь лучший стрелок? Хорошо. Дайте ружье Зверобою, и вы увидите, что он один стреляет лучше всех вас, взятых вместе.

Забавно было видеть, с какою важностью дикари выслушали это странное предложение. Никто не позволил себе ни малейшей насмешки над слабоумной девушкой. Напротив, сам великий вождь, представитель племени, принял на себя труд ответить ей с должным уважением.

— Дочь моя не всегда говорит разумно перед советом вождей, — сказал Райвенук, — иначе не пришло бы ей в голову такое предложение. Двое моих воинов уже пали под ударами пленника, и могила их слишком тесна для третьего покойника. Гуроны не имеют намерения стеснять своих мертвецов. Иди с миром, дочь моя, и займи свое место возле Сумахи. Пусть краснокожие еще раз покажут перед зрителями свою ловкость, и пусть белый человек на опыте докажет, что он не боится их пуль.

Гэтти не возражала. Привыкнув повиноваться старшим, она склонила голову, вышла из круга вождей и безмолвно уселась возле Сумахи на обрубке дерева.

После того воины опять заняли места и приготовились показать свое искусство. Они расположились недалеко от жертвы, и, следовательно, им было довольно удобно стрелять так, чтобы пуля не коснулась пленника. Однако, если, с одной стороны, близость расстояния уменьшала опасность для Зверобоя, то, с другой, нервы его подвергались самому тяжкому испытанию, потому что глаза его были прямо обращены на ружейное дуло. Хитрые гуроны рассчитывали на это обстоятельство и были почти уверены, что пленник непременно струсит. Для этого каждый из них, делая более или менее страшные движения, старался, чтобы пуля не коснулась головы. Выстрелы следовали за выстрелами, а Зверобой не получил еще ни одной раны. Никто, однако, при всей внимательности, не мог заметить в нем ни дрожания мускулов, ни даже малейшего колебания ресниц. Эта удивительная твердость превосходила все, что до сих пор при подобных обстоятельствах видели гуроны. После того, как пять или шесть гуронов всадили свои пули в разные точки на дереве, Зверобой решился высказать свое откровенное мнение о ничтожестве их искусства.

— Это ли, минги, называется у вас искусною стрельбою? — сказал он почти презрительным тоном. — Так, уверяю вас, стреляет почти всякая делаварка, и я даже видел на берегах Могаука молодых голландок, которые стреляют гораздо лучше. Развяжите меня и дайте карабин в мои руки: я берусь на расстоянии сотни ярдов пригвоздить к любому дереву самый малейший клочок волос, да не один раз, а двадцать, тридцать, сотню раз сряду, если только карабин будет исправен.

Глухой и грозный ропот раздался вслед за этим холодным сарказмом, и все молодые люди пришли в бешенство при этом упреке из уст человека, который до того презирал их искусство, что даже ни разу не моргнул глазами, между тем как их выстрелы буквально могли опалить его лицо. Райвенук понял опасность и, не теряя ни минуты, поспешил своим вмешательством предупредить свирепую расправу, которая теперь готовилась для пленника. Он подошел к раздраженным воинам, и его красноречие обуздало их лютость.