В другом пакете хранились любовные записки. Юдифь читала их, и рука ее задрожала, когда в одном из этих писем она открыла поразительное сходство с любовным посланием, адресованным к ней самой. Она склонила голову на грудь и на минуту прекратила чтение.

Все письма были расположены в хронологическом порядке, и, читая одно за другим, можно было узнать подробную историю удовлетворенной, охладевшей и сменившейся отвращением страсти. В одном месте был с точностью обозначен день ее рождения, и тут оказалось, что имя Юдифи было ей дано по желанию ее отца. Собственные имена были стерты везде, кроме этого места и еще другого, где говорилось о рождении Гэтти, которую сама мать, независимо от воли отца, назвала Эсфирью. Слабоумная дочь родилась в момент полного охлаждения между их матерью и неизвестным им отцом. С этой поры покинутая несчастная мать постоянно оставляла копии со своих собственных писем. Их было очень немного, но они весьма красноречиво изображали ее страдания.

Всех писем в этой пачке было больше сотни; около двадцати она прочла с напряженным вниманием, останавливаясь на каждой фразе. Так прошел целый час.

Оставалось разобрать еще связку писем — корреспонденцию матери двух дочерей с Томасом Гови, который впоследствии принял имя Гуттера. За каждым письмом следовал ответ, и эта переписка, тщательно подобранная, объяснила Юдифи первоначальную связь ее матери с Томасом Гови. Юдифь узнала, что несчастная женщина первая сделала ему предложение соединить свою жизнь с его судьбой. Ответы Гови обличали в нем человека грубого. В последних письмах несчастная женщина склоняла своего мужа удалиться от света, сделавшегося опасным для них обоих.

Из разных бумаг на дне шкатулки прежде всего бросился в глаза старый журнал с прокламацией губернатора, предлагавшего значительную денежную награду за поимку и представление ему в суд известных разбойников, между которыми значилось также и имя Томаса Гови. Ничто, однако, не указывало фамилию матери. Все подписи и числа были вырезаны, и все собственные имена в самом тексте тщательно зачеркнуты. Таким образом Юдифь отказалась от всякой надежды напасть на следы своей фамилии и просила своего товарища окончить поскорее разбор других вещей, оставшихся в этом сундуке.

— Извольте, Юдифь, я согласен, — сказал Зверобой, — но если еще попадутся здесь такие же письма, вам не прочитать их до солнечного восхода. Вы больше двух часов разбирали все эти бумаги.

— Из них, Зверобой, я узнала историю своих родителей. Вы, надеюсь, охотно простите дочь, что она слишком долго занималась подробностями, которые объясняют судьбу ее матери. Очень жалею, что я так долго заставила вас ждать.

— Не беспокойтесь об этом, Юдифь: я привык не спать по ночам. Вы прекрасны, Юдифь, и всякий, конечно, смотрит на вас с удовольствием; но признаюсь, что не слишком приятно видеть, когда вы плачете так долго. Слезы, говорят, не убивают женщин и даже приносят им некоторую пользу, но, во всяком случае, мне гораздо приятнее смотреть на ваши улыбки, чем на слезы.

Юдифь улыбнулась на этот комплимент и попросила своего товарища окончить поскорее разбор вещей.