— Ничего не хочешь? Врешь, милая! А австрийские сапоги на зиму? А канадскую дубленку? А югославское белье? А французскую косметику? Обойдешься? Нет, дорогая, ты уже порченая, к дорогим шмоткам приученная, к дармовым деньгам!

Посади тебя на зарплату и одень в ширпотреб, и все — сразу же увянешь! Да и вид товарный потеряешь, а это ведь единственное, что у тебя есть!

Золотов немного успокоился и теперь наслаждался, хлеща Вершикову словами, на которые она не могла ничего возразить.

— Никакой путной специальности ты не выучилась, даже лаком ногти мазать и то я тебя пристроил. За душой ничего нет. Делать бизнес тоже не способна. Что же остается? Сниматься в кабаках — по четвертаку за ночь? Ну, годик покрутишься, примелькаешься, истаскаешься, цена и упадет! А потом?

Вершикова молчала.

— Или я не прав? Тогда возрази, выложи свои козыри!

— Да чего ты взъелся? Что я такого сделала?

Воля у нее была сломлена уже давно, она привыкла приспосабливаться к обстоятельствам, к тому же прекрасно понимала, что в чем, в чем, а в этом Золотов прав.

— Не твоего ума дело! Лишнее сболтнула, а потому заруби себе на носу: про знакомых, про дела при посторонних ни звука! Ясно?

— Ясно…

Вершикова высморкалась, глядя в зеркальце, поправила расплывшиеся глаза.

— То-то. Ну как жених, нравится?

— Ничего. Но он на меня не реагирует.

— Ты просто к такому не привыкла. Медленно загорается — дольше горит. Глаз на тебя положил, еще пару раз встретитесь, и все в порядке!

Когда они вернулись к столику, Федор и Хамид беседовали как давние знакомые.

— Ну что? — участливо спросил Петренко.

— Нормально, — Вершикова как ни в чем не бывало села рядом. — Почему не пьете? И у меня пустая рюмка!

— Но… Может быть, вам хватит?

— Ерунда! Давайте выпьем за любовь! Вы верите в любовь, Федя?

— Как сказать… Иногда да, иногда нет.

— В зависимости от настроения? — лукаво засмеялась она. — Или от женщины?

— Даже не знаю, что вам ответить.

Федор растерянно подергал мочку уха.

— А почему мы до сих пор на «вы»? Живо брудершафт! — Вершикова выставила согнутую полукольцом руку со стопкой.

Преодолевая неловкость, Федор выпил через переплетенные руки и замешкался.

— Ну! — Марина ожидающе подняла лицо, и он поцеловал плотно сжатые губы.

"Молодец девка! — подумал Золотев. — Умело работает. По-моему, мальчик уже готов. Или почти готов. Но надо контролировать дальнейший ход событий. Если они вдруг и впрямь надумают пожениться. Тогда плохо. Перемкнутся друг на друга, и все — теряю обоих! Этого допустить нельзя. Ну да ладно, видно будет…

Используем старую любовь — солдатика служивого, или еще что-нибудь придумаем. Не впервой…"

Золотов на миг взглянул на себя со стороны. "А ведь я привык вертеть людьми, распоряжаться чужими судьбами. Даже испытываю удовлетворение от этого. И неплохо получается. А как расценить такую привычку с позиций общепринятой морали?

Безусловно, однозначно: значит, я мерзавец, отщепенец и негодяй! Так? Лично я не считаю себя негодяем. Правда, ни один мерзавец не признается в этом.

Подсознательный барьер ограничивает пределы самокритики. Можно сказать: «Ах, я недостаточно усидчив!» Или: «Я ленив!» В чем еще не стесняются признаваться?