Обойдя Дурнева по дуге и сопя, как пьяный, полез он наверх.
И напрасно полез! Потому как через час ровно Ушатый и Цолобонгов, запершись в кабинетике крохотном, стали обсуждать волжанские новости.
- Прочти-ка еще раз. Не верю я этому Зистеру и никогда не верил. Как там управляющий пишет? Дай я сам гляну.
"Такое впечатление... - пропустим, ага, вот... - Здесь ходят упорные слухи о нашем банкротстве... - Так... - О передаче фирмы под полный контроль иностранцам. Слухи настолько нацеленные и точные, что никто больше не хочет кредитовать нас... Я пытался природу этих слухов выяснить и натолкнулся на странные вещи..."
- Ну для нас они ничуть не странные. Так. Дальше...
"Вице-губернатор Зистер сообщил мне по секрету, в виде особого одолжения (которое, как он намекнул, неплохо было бы вознаградить) , что слухи идут чуть ли не из Кремля. Готовится указ секретный. Но самое неприятное - в наши лаборатории согласно всем этим нововведениям и указам уже в будущем месяце собираются допустить военных наблюдателей из других стран..."
- А вот это просто смешно слушать!
- Смешного мало. - Ушатый сложил письмо вчетверо. - Управляющему - за информацию - премию. В Волжанск - разведку. Письмо останется у меня. Хоть и не президент я теперь, а все ж. Покумекаю над ним. Васе тоже скажем. Где он, кстати?
- Пошел с Иванной в "Аналитическую", ей там что-то забрать надо.
Ушатый кивнул выходящему Цолобонгову, нажал на кнопку селектора, снова развернул листок, стал перечитывать то место в письме, где говорилось о музее бабочек. О музее и проводимых в нем экспериментах по "реанимации" неявных материй и установлению новых слабоматериальных форм живого вещества не знал никто, кроме него самого, Дурнева и двух-трех узких специалистов.
"...Странным в этом бунте было то, - читал и перечитывал Ушатый, - что принял он какие-то, может, и свойственные всем бунтам, но для нас, я бы сказал, экзотические формы. Зачем понадобилось топить в реке книги, жечь таблицы, громить музей бабочек? Бабочки дорогостоящие, сухие, горят, мельтешат!"
Иванна с Нелепиным все еще пили кофе в "Аналитичке". Мимо них проскакивали и пропадали в кофейно-табачной мгле сотрудники газеты, редкие гости, иностранцы, архивариусы, курьерши. Нелепину это продолжало нравиться. Иванна наоборот, нервничала. В конце концов она сдвинула чашечку с кофе к центру стола:
- Стульская, может статься, и не придет. Надо самой к заму подниматься.
Через минуту она входила в приемную Приживойта. Секретарши в комнатке перед кабинетом не было. Оглянувшись, Иванна сначала хотела присесть на стул, но потом решительно двинулась к обитым палевой (некоторые настаивали - человеческой) кожей дверям.
Через пять минут, в красных, выступивших по щекам пятнах, глядя в пол, но ступая ровно, она из кабинета вышла. Лишь захлопнулась за Иванной обтянутая палевой кожей дверь, Приживойт нагнул себя к городскому телефону, приблизил трубку к уже шевелящимся, произносящим будущий текст губам, тряхнул то ли сейчас только вымытой, то ли взмокшей от работы головой и стертым до шипа голосом пожирателя падали просипел в трубку: