— Он! Парниша, который вышел отсюда, из этого коридора? Ты выпустил его?!
— Дык он сказал, что…
Управляющий повернул голову, будто осматривая зал на предмет изменений, и резко нанес удар по лицу охранника, вкладывая последние силы:
— Отпустили-и-и! Раззяв-вы-ы!! Kretyni!?lepy!
Спустив пар на охраннике, Йозеф Юлианыч вздохнул:
— Ох, за что ж я вам столько денег плачу! Охраннички! Запорю! Выгоню к чертям собачьим!
— Йозеф Юлианыч…барин… я… да мы…
— Давно ушел?
— Дык c полчаса как.
— Kanalia[6]! Ч-ч-черти его б драли! Как выглядит, Федор, помнишь?
— Дык как обычный школяр какой-то. Ужель не c гимназии?
Снова удар по лицу охранника:
— За что, Йозеф Юлианович! — потирая скулу, обиженно произносит он.
— За то! Начальника тута убивают, а они только пироги жратъ и с бабами тискаться могут! Хозяин мой бы уж так отходил, так отходил! Где искать его будем! Ур-роды-ы-ы! Пшел вон! И ты тож! Все пшли!
Охранники, видя гнев управляющего, уходят.
— Нет! Федька, постой!
Рябой повернулся.
— Зайдешь попозже. Письмо передам. Снесешь мне по адресу.
Договорились на уроке с Анфисой, что я подойду. Нужно заштопать куртку и прожженые углем мои джинсовые штаны. Решил погладить, называется. Это все угольный утюг — будь он неладен. За что его любить-то? Тяжеленный, да и сам процесс не фонтан — горячего уголька с печи щипцами внутрь накидай, раздуй, поразмахивай им при глажке и вдобавок присматривай за ним. Вон дырку в штанах искрами проделал, балда.
А все Анфиска виновата. Пока гладил в приютской прачечной у окна штаны, увидел на улице свою соседку. Та шла, похоже, о чем-то мечтая. Смотрю на ее счастливое лицо, в мыслях хочется все бросить и свалить к ней. И забылся, что размахиваю утюгом. Для вентиляции и розжига углей. Ну-у, угольки-то и выпали. На штаны. Пока глазами на Анфису глядел — хвать, а на штанах дырка радостно чернеет. Еппонский городовой! И ничего не поделаешь, тефаля тут не предусмотрено. Вот несу теперь. Может девочки зашьют? Жаль выкидывать.
Женский флигель. Иду к девочкам со свернутой курткой и штанами. Тетка-надзирательница на входе недовольно смотрит в глаза. Как наседка в курятнике над любимыми птенчиками супротив злого лиса. Узнав, что я в мастерскую мадам Ламановой к Анфисе и причину визита, оттаивает и улыбается. Чувствую, что щеки краснеют.
— Ч-черт! Ффух, стыдоба! Надо срочно купить себе иголку и нитки. Или попросить у кого-то. Еще раз так позориться не хочу. Уж лучше самому. Пусть криво и косо, но сам! Хорошо, маманя не видит моего позора, а то опять бы высказала. Как тогда.
— Сережа, сынок, приберись у себя.
— Ща, мам!
— Я уже который раз от тебя слышу.
— Ну ща.
— И носок свой заодно заштопай! Как ты с дыркой ходишь? Не стыдно?
— Cтыдно, когда видно, мам! — смеюсь в ответ.
— Значит будешь штопать!
— Я-а-а? Мам, я не умею!
— Ничего, это просто, сынок, я тебя научу. Каждый мужчина должен уметь штопать свои вещи.
И пришлось учиться. Под маминым чутким взором. А тот дырявый носок просто выкинул потом в ведро. Не люблю, когда вещь напоминает о твоем косяке. Из швейных куда приятней смотреть мамины журналы. Бурду моден. Девушки там красивые, ага.