В кабинете повисло ошарашенное молчание. И родители, и директриса разинули рот.

- Дословно и не нужно. Суть понимаешь. - Она довольно кивнула, сделала паузу. - Ну и? Что ты должен был сделать? Как поступить согласно знаниям, которыми ВЛАДЕЕШЬ?

Тишина. Хуан вжал голову в плечи ещё сильнее - хотя куда ж ещё? Она продолжила:

- Ты должен был отступить. Что бы они ни сказали тебе, ты должен был отступить! На заранее подготовленные позиции - где им будет недосуг тебя бить скопом. После чего рассечь их и бить поодиночке.

- ПООДИНОЧКЕ, Хуан! - закричала она. - Встречать их и мочить по одному! Чтоб знали! А что сделал ты?

Хуан готов был провалиться. Директор же и родители вновь взорвались. Новым аргументом в их слюнобрюзжании было : 'Чему эта стерва детей учит! Бить детей! НАШИХ детей!' Особенно с аргументами усердствовала директриса, только сейчас понявшая до конца, в какую задницу попала. Весь её курс в пединституте, вся её педагогическая практика, все знания и навыки, полученные в жизни - всё разбивалось о неё, такую грозную и прекрасную, обучающую ребёнка не миру гармонии и общения, а наоборот, насилию и холодному расчёту во взаимоотношениях со сверстниками. А так же, что ничего она ей не сделает, как бы ни хотела.

- Что они тебе сказали? - кивнула она на потухший визор во всю стену, где ей только что демонстрировали запись инцидента.

- Что ты... - Хуан напряжённо хапнул воздух - сбился. - Что ты...

- Быстрее! - повысила она голос. - Я не девственница перед брачной ночью, можешь не стесняться таких мелочей, как эпитеты!

- Что я сын грязной корпусной шлюхи!.. - почти выкрикнул Хуан и снова опал, краснея.

Катарина засмеялась. И так заливисто не смеялась уже давно.

- То есть, ты полез драться, заступаясь за меня? За мою честь?

Ответа не требовалось.

- Да уж! Папочка номер два! Один в один! - Из её груди так же вырвался вздох. Не тяжёлый, скорее вздох раздумий и воспоминаний. Непростых, вставшая перед ней проблема была достаточно серьёзна... Но не нова.

- Хуан, мне плевать, что думают обо мне эти грязные людишки! - небрежно кивнула она в сторону вновь притихшей массовки. - И тем более плевать, что говорят.

- Я не позволю называть свою мать шлюхой! - Хуан вновь взорвался. Закипел, зло сжимая кулаки. Из глаз его потекли слёзы горечи.

Она улыбнулась и присела перед ним. Провела пальцем по щеке, стирая слезинку.   - Хуан, твой отец бы гордился тобой. За то, что так относишься к матери. Он сам поступал так же. Всегда.

- Но он не будет гордиться тем, КАК ты меня защищаешь! Понимаешь? - отрезала она.

Нет, Хуан не понимал. Пока. Слишком горяч, слишком молод. Четырнадцать - это даже не восемнадцать. Но говорить слова надо - дойдёт. Остынет, взвесит, обмозгует... По крайней мере, с другим Хуаном это срабатывало.

- Ты должен был отступить, перегруппироваться и рассекать их, выбивая по одиночке. Твой отец сам так делает, и делал всегда. Он много раз отступал. Поверь, я знаю его очень давно. Я собьюсь со счёта считать, сколько раз он терпел поражения. Видимые, над которыми его недруги смеялись. Но отступив, всегда возвращался, без исключений - вот в чём его сила. Он никогда никого не прощал и не простит, но его месть может прийти через годы, через десятилетие. Я не знаю никого, кто её бы избежал. И за это его называют Великим.