– Ce? Cine esti?[6]
– Да не важно, – буркнул Левчук, развязывая румынскому офицеру руки и бросая на колени форменные галифе. – Не знаю, как там по-вашему, – одевайся, короче! Ну, быстро! Schnell!
И подкрепил сказанное упертым в лоб стволом трофейного «вальтера», звучно взведя курок.
– Ну, ферштейн, домнуле?
– Ja, ich verstehe deutsch! – закивал тот, торопливо натягивая брюки. С первого раза вышло не очень, пленный промахнулся мимо штанины, и Степан, которому надоело ждать, помог, особо при этом не церемонясь. С кителем тот справился уже самостоятельно, равно как и с сапогами – уж что-что, а обувать его морпех точно не собирался, противно. С шинелью дело пошло еще легче – пленный уже окончательно пришел в себя. Сунув в заново стянутые ремнем руки фуражку, Алексеев молча мотнул головой на дверь.
Семен Ильич спустил керосинку на пол и возился с бутылью. В комнате резко запахло керосином. Старший лейтенант нахмурился:
– Старшина, это ты чего делаешь?
– Сюрприз готовлю, – буркнул тот. – Партизаны наши так делали, минут через десять полыхнет. Мы как раз с ребятами встретимся и уйдем.
– Добро. – Перекинув под руку автомат, Степан вытолкнул пленного в коридор. – Жду у крыльца, догоняй. Минута у тебя. Смотри, портфель с планшеткой не забудь, мне их не сподручно тащить.
– Не волнуйся, старшой, раньше управлюсь. Ты б только кляп румуну в рот запихал, вдруг заорет. Держи. – Левчук бросил морпеху какую-то не слишком чистую тряпицу, то ли столовую салфетку, то ли носовой платок.
Поколебавшись, Алексеев кивнул, жестами приказывая пленному раскрыть рот.
– Nu, voi tăcea! Cuvântul ofițerului![7] – отшатнулся тот, делая страшные глаза.
Степан вопросительно взглянул на Левчука. Тот равнодушно пожал плечами:
– Да откуда мне знать, командир? Я ж по-ихнему от силы слов десять знаю, нахватался на фронте. Небось просит тряпку в рот не пихать, мол, орать не станет.
– Ладно, разберусь. – Старлей подтолкнул румына автоматным стволом в спину. – Двигай вперед, форвертс! Заорешь – шиссен, однозначно. Ферштейн?
– Ja, ich verstehe, – согласился тот, с облегчением глядя, как морпех брезгливо выкидывает тряпку под ноги. – Mulțumesc…[8]
Глава 6
Пленный
Глебовка,
7 февраля 1943 года
Осторожно приоткрыв дверь, старший лейтенант несколько секунд прислушивался к происходящему на улице. Все было тихо и спокойно, даже собаки не брехали, скорее всего, выведенные фрицами под ноль еще в первые дни оккупации, и он решился покинуть здание. Показав румыну кулак, выпихнул того наружу, на всякий случай приготовив штык – вдруг все же решит выкинуть какой-нибудь фортель? Но пленный не подвел, молча и даже почти не топая, спустился с крыльца, где дисциплинированно и остановился.
Поколебавшись (да нет, тихо все, можно и просигналить), морпех легонько, на самом пределе слышимости, стукнул обушком ножа по ствольной коробке – раз, пауза и еще дважды. Медленно, как обычно и бывает, когда нервы напряжены до предела и каждый миг ожидаешь какой-нибудь подлянки, потянулись секунды.
На третьей из-за угла вывернулся Аникеев, живой и здоровый.