– Ты, я смотрю, крепкий орешек, – сказал он с веселой ненавистью и даже с бледной тенью уважения в голосе. – Но ничего, мои ребятки тебя зараз расколют, они бо-ольшие специалисты. Так что гала-финал этой твоей поделки, – он постучал твердым ногтем по кассете, – покажется тебе детским лепетом.

Мне было плевать. Если сейчас очень сильно попросить у Бога, то, может быть, он пошлет мне маленькую, ласковую смерть…

…Но то, что произошло потом, показалось мне громом небесным, я даже ничего не успела сообразить.

Серая быстрая тень мелькнула по стеклам машины, и передняя дверца со стороны Александра Анатольевича резко распахнулась, так резко, что даже его тренированное тело не сумело удержать равновесия – он почти вывалился наружу, успев выстрелить, и воздух рядом со мной расколола автоматная очередь.

– На пол и не двигайся, – услышала я хриплый, искаженный до неузнаваемости, но живой голос Дана.

Голова была готова взорваться – ты жив, ты жив… Почти неслышная возня у машины отдавалась во мне громким набатом; еще несколько выстрелов – то ли пистолетных, то ли одиночных автоматных, – и все стихло.

Скорчившись и боясь поднять голову, я застыла в спасительном брюхе машины: я не могла знать, что произошло. Но что бы ни произошло – все уже кончилось.

Теперь все кончилось.

Мертвая тишина.

Время бросило, покинуло меня, оно ушло, как уходили все мои друзья… Наконец дверца машины с моей стороны тихонько приоткрылась.

И кто-то присел передо мной на колени.

– Ты жива? С тобой все в порядке?

Боже мой, это был Дан – без плаща, в перепачканном землей пиджаке, с измазанным грязью лицом, но живой…

– Что он с тобой сделал?

Я рухнула ему на руки, прижала к себе его пахнущую землей голову и разрыдалась.

– Ну, успокойся, успокойся, родная моя, все позади, все позади, ты слышишь?..

Но я не хотела ничего слышать, я все крепче и крепче прижималась к нему, так страшно отнятому и так счастливо обретенному; а потом отстранилась, чтобы смотреть и смотреть на его милое, внезапно осунувшееся и такое родное лицо. Я убрала примерзший кусочек грязи с его скулы, а потом начала покрывать безостановочными поцелуями и эту скулу, и взъерошенные брови, и холодные щеки. А он все шептал и шептал сбивчиво:

"Ну, успокойся, успокойся, родная моя…"

Я прижалась к рукаву его пиджака и вдруг почувствовала солоноватый привкус крови:

– Боже мой, Дан, ты ранен?

– Пустяки, думаю, он задел меня в последний момент… Думаю, ничего страшного. Реакция отменная, нужно сказать. Но я, пожалуй, преподнес ему неприятный сюрприз.

– А те, кто увел тебя?..

Дан крепко сжал мои плечи и попытался улыбнуться:

– Дурацкое положение… Но, когда копаешь себе могилу, у тебя остается не очень-то большой выбор.

Я вспомнила лопату, судорожно вздохнула и еще крепче прижалась к Дану.

– Но их же было трое…

– Видишь ли… – Дан попытался улыбнуться, – я не ввел их в курс дела… Не успел. Я ведь служил в развед-роте, в Афгане. И даже успел выучить пушту. Но этим никто не интересовался, прежде чем тыкать мне оружие под ребра…

– Ты не говорил мне.

– Но ведь и ты ничего не сказала. А я должен быть готов к тому, что моя девушка криминальная штучка. Ты ведь моя девушка?