— Э-э, и не рассчитывайте.

— Но я дома буду лежать, честное слово.

— Ну-ну, молодой человек. Я за вас отвечаю перед всей одесской милицией, а это не шутка. Мне только еще не хватает таких забот. Вчера вот и комиссар приезжал.

— Но, доктор…

Мольбы мои кончаются тем, что доктор сдается.

— И только потому, — говорит он, — что верю вашей сестрице. Очень милая и энергичная особа.

Опять! Нет, это просто удивительно.

— Подготовьте выписку к двенадцати, — говорит доктор уже другой сестре, дневной, очень молоденькой и весьма кокетливой.

— Сестрица уже здесь, Аверкий Спиридонович, — говорит она, стреляя в меня подведенными глазками.

— К двенадцати, — сурово и непреклонно говорит врач.

И я понимаю, что хоть тут он должен настоять на своем.

— А допустить ее ко мне можно? — робко спрашиваю я.

— Это пожалуйста…

Они уходят, и в палате появляется Лена. На плечи ее накинут халат. Она кидается ко мне, обнимает, словно я вернулся с того света. И вдруг начинает плакать, уткнувшись мне в грудь.

— Ну, ну, нервы, сестренка, нервы, — говорю я и глажу ее по голове.

— Тебе… легко… говорить… — сквозь слезы бормочет Лена и наконец отрывается от меня.

А через каких-нибудь два часа меня привозят в гостиницу, и я довольно бодро и притом вполне самостоятельно поднимаюсь по лестнице к себе в номер. И вот уже я, словно шах, возлежу на подушках в кабинете своего «люкса». Вокруг разместились Лена, Стась, Лева и еще двое ребят из их отдела. Я уже рассказал все, что помню из вчерашней схватки во дворе, и поделился своим открытием в отношении Петра Горохова.

— Да, это он, — кивает Стась. — Мы его взяли.

Я уже знаю, что Толик жив. Пока, правда, жив. Состояние у него тяжелое. Хотя я удивительно рационально, оказывается, влепил в него все три пули: две в ноги и одну в правое плечо. Чудо, конечно.

— Кто был третий? — спрашивает Стась.

— Третий был Сенечка, — отвечаю я. — Он держал меня за ноги.

Лена сидит бледная и молчит.

Нет, все-таки женщинам слишком трудно на нашей работе, их нельзя к ней допускать, во всяком случае, вот к таким операциям, это жестоко. Они слишком эмоционально все воспринимают. Равенство тоже имеет свои границы.

— Сенечку этого мы быстро установим, — говорит Стась. — Через Галину Кочергу.

— Братцы! — неожиданно вспоминаю я и даже подскакиваю на своих подушках. — У нее же теперь прямой контакт с Зурихом! Я забыл вам рассказать!

И торопливо передаю разговор, который услышал под окном Галины.

— …Теперь кое-что становится ясно, — заключаю я. — Клячко должен был привезти это золото в Пунеж. И когда он приехал пустой…

— Нет, — качает головой Стась. — Зурих уже до этого ему не верил, уже что-то пронюхал и готовил расправу. В той записке это же было ясно сказано. Помнишь? А Клячко, таки да, решил его надуть. И спрятал золото у Галины. А потом поехал на встречу с Зурихом, на встречу со своей смертью. Вот как это было, хлопцы, чтоб мне провалиться.

— Ясно, как день, — соглашается Лева.

— За Галиной вы смотрите? — обеспокоенно спрашиваю я.

— Или нет, — усмехнулся Стась. — И за домом тоже. Неотрывно. Как за своим. Будь спокоен.