Агриппа и голова исчезли, Октавиан задержался.

— Я знаю, кто убит, а кого взяли в плен? — спросил он.

— Только двоих. Квинта Гортензия и Марка Фавония. Остальные решили покончить с собой. И не трудно понять почему, — сказал Антоний, махнув рукой в сторону обезглавленного тела.

— Как ты намерен поступить с пленными?

— Гортензий отдал управление Македонией Бруту, поэтому он умрет на могиле моего брата Гая. Фавоний может поехать домой — он абсолютно безвреден.

— Я требую, чтобы Фавония казнили. И немедленно!

— Во имя богов, Октавиан, почему? Что он-то тебе сделал? — воскликнул Антоний, морщась и массируя себе виски.

— Он был лучшим другом Катона. Это достаточная причина, Антоний. Он умрет сегодня.

— Нет, он поедет домой.

— Не поедет, Антоний. Ибо я тебе нужен. Ты не можешь обойтись без меня. А я настаиваю на казни.

— Еще будут приказы?

— Кто убежал?

— Мессала Корвин. Гай Клодий, который убил моего брата. Сын Цицерона. И все адмиралы флота, конечно.

— Значит, кое-кто из убийц еще жив.

— Ты не успокоишься, пока они все не умрут, да?

— Правильно.

Откинув клапан палатки, Октавиан ушел.

— Марсий! — рявкнул Антоний.

— Да, господин?

Антоний поддернул алый плащ и натянул на страшную шею, из которой что-то сочилось.

— Найди дежурного старшего трибуна, пусть начинает готовить погребальный костер. Сегодня мы сожжем Марка Брута со всеми военными почестями… и смотри, чтобы никто не прознал, что у него нет головы. Найди тыкву или что-нибудь, что сойдет за голову, и пришли ко мне десять моих германцев. Они прямо в палатке положат его на дроги, поместят тыкву там, где была голова, и надежно закрепят плащ. Понятно?

— Да, господин, — ответил мертвенно-бледный Марсий.

Пока германцы и трясущийся Марсий возились с телом, Антоний сидел, отвернувшись, и молчал. Только после того как Брута унесли, он шевельнулся, сморгнув внезапные, необъяснимые слезы.

Армия будет сыта до самого дома, так как в обоих лагерях освободителей оказалось очень много съестных припасов, а в Неаполе еще больше. Адмиралы спешно отплыли, кинув все, как только услышали о результатах второго сражения под Филиппами. Хранилище, полное серебряных слитков в один талант, битком набитое зернохранилище, коптильни с беконом, бочки засоленной свинины, мешки нута и чечевицы. Трофеи достигнут по крайней мере ста тысяч талантов в монетах и слитках, так что обещанные премии можно выплачивать. Двадцать пять тысяч солдат армии освободителей изъявили желание влиться в армию Октавиана. Никто не захотел пойти под начало к Антонию, хотя победу в обоих сражениях одержал Антоний, а не Октавиан.

«Успокойся, Марк Антоний! Не позволяй этой хладнокровной кобре вонзить в тебя свои зубы. Как ни крути, а он прав. Он мне нужен, я не могу обойтись без него. Я должен вернуть мое войско в Италию, где триумвирам придется начать все сначала. Новый пакт, новая головная боль. Рим разболтался, и понадобится много усилий, чтобы опять привести его в порядок. И мне доставит огромное удовольствие свалить всю черную работу на Октавиана. Пусть он ищет землю для ста тысяч ветеранов, пусть попытается прокормить три миллиона сограждан вместе с Секстом Помпеем, владеющим Сицилией и морями. Год назад я бы с полной уверенностью сказал, что ему это не удастся. А теперь я ни в чем не уверен. Агенты, подумать только! Набрал себе целую армию всяких змеенышей, которые проникают повсюду, нашептывают, наушничают, подглядывают, шпионят — короче, делают все для пропаганды его идей. Культ Цезаря — это только начало, дальше начнут — и уже начинают — поклоняться Октавиану. Нет, я не смогу жить в одном городе с ним. Я найду более подходящее место для проживания и более приятные вещи для времяпрепровождения, чем вечные и неблагодарные хлопоты: добыча хлеба, орды ветеранов, пустая казна».