– И сто поколений спустя, – подхватил я, – явившийся к ним отшельник научил императора желтых одеть войско в зеленое, а повелителя зеленого воинства – сменить мундиры на желтые, однако сражение продолжилось как ни в чем не бывало. У меня с собой, в ташке, книга под названием «Чудеса Урд и Неба», и эта история там тоже есть.

– Это мудрейшая из всех книг, написанных рукой человека, – сказала кумеянка. – Жаль только, ее прочтение мало кому принесло хоть какую-то пользу. Дитя мое, объясни ему, тому, кто со временем обретет немалую мудрость, что мы собираемся сделать.

Ведьма, что помоложе, кивнула.

– Все время есть нечто цельное, сущее, непреходящее. Такова истина, лежащая в основе легенд, рассказываемых эпоптами. Как можем мы двигаться к будущему, если оно не существует здесь и сейчас? А если здесь и сейчас не существует прошлого, как можем мы оставить прошлое позади? Во сне разум всякого окружен своим временем – вот отчего, уснув, мы так часто слышим голоса умерших и узнаем о грядущих событиях. Те, кто, подобно матери, научился достигать того же состояния во время бодрствования, окружены собственными жизнями и, подобно самому Абраксасу, воспринимают время словно один-единственный непреходящий миг.

Ночь та выдалась тихой, почти безветренной, но в этот момент я заметил, что ветерок окончательно стих. Воздух стал столь неподвижен, что мягкий, негромкий голос Доркас показался мне звучным, как колокольный звон.

– Значит, сейчас женщина, которую ты зовешь кумеянкой, войдет в это состояние, послушает голоса умерших и расскажет тому человеку все, что ему хочется знать?

– На такое она не способна. Да, лет ей уже немало, но этот город был разорен за тысячи лет до того, как она появилась на свет. Время ей ведомо только свое – ведь это все, что разум ее постигает из первых рук, путем прямого познания. Дабы восстановить город, нам нужен разум, существовавший, когда он был цел.

– Но кто ж в нашем мире настолько древен?

Кумеянка покачала головой.

– В нашем? Никто. Но такой разум существует. Взгляни, куда я указываю, дитя мое. Видишь алую звездочку там, над самыми облаками? Звезда эта зовется Рыбьей Пастью, а единственный уцелевший из ее миров служит обителью древнему, неизмеримо мудрому разуму. Меррин, возьми меня за руку. Барсук, ты тоже. Ты, палач, возьмись за правую руку той, хворой девицы, свободную руку дай Хильдегрину, а твоя возлюбленная пусть возьмет за руки Меррин и хворую… вот так. Теперь мы соединены в круг; мужчины по одну сторону, женщины по другую.

– Поспешить бы нам, – проворчал Хильдегрин. – Гроза, чувствую, собирается.

– Хорошо. Мешкать напрасно не будем. Теперь мне потребуются все ваши разумы без остатка: от хворой девицы толку немного. Куда я мысли ваши направлю, сами почувствуете; главное, следуйте, куда поведу.

На миг отпустив руку Меррин, старуха (старуха ли? человек ли?) вынула из-за корсажа что-то вроде жезла – палочки, оба конца коей тут же исчезли в ночи, словно бы за пределами поля зрения, хотя была она вряд ли длиннее кинжала – и приоткрыла рот. Я думал, она собирается зажать жезл в зубах, однако старуха проглотила его целиком. Спустя минуту я сумел различить его мутноватые, мерцающие малиново-алым очертания под обвисшей, сморщенной кожей горла провидицы.