Софья встала и вышла в сени.

Дверь на вторую половину дома была плотно закрыта. Стоя в полной темноте, Софья осторожно постучала.

– Марья Аполлоновна… Маша! Ты спишь?

– Нет, входи.

В комнате, на столе горела затененная раскрытой книгой лампа, и по углам стоял плотный полумрак. Войдя, Софья с трудом разглядела на кровати лежащую Мерцалову. Та была в том же коричневом платье, в котором была утром на репетиции, и видно было, что, едва войдя в комнату, она тотчас легла: полушубок был небрежно брошен на табуретку, снятые валенки валялись возле кровати, и под ними темнела непросохшая лужа растаявшего снега. Волосы Мерцаловой выбились из прически и небрежными прядями свисали с подушки.

– Тебе плохо? – участливо спросила Софья, подходя ближе. – Может, нужно чего-нибудь? Я пошлю Марфу…

– Нет, ничего, – хрипло отозвалась Мерцалова, с болезненной гримасой пытаясь приподняться на подушке и тут же упав обратно. – Господи, как спина болит… Ну, что там на репетиции? Как Офелия у тебя?

– Плохо, – с досадой сказала Софья, садясь на край постели. – Прав Гольденберг, я испорчу весь спектакль. Ничего не получается. Я пыталась отказаться, но…

– И думать не смей, – сердито сказала Мерцалова. – Больше играть все равно некому. Режан-Стремлинова – старуха, Изветова, напротив, девочка, не потянет, Купавина вовсе бездарна… Ты тоже молодая совсем… но хоть голосом возьмешь да глазками с волосами.

Софья неопределенно пожала плечами, думая: нужно ли рассказать Мерцаловой о разговоре со Снежаевым. Поразмыслив, решила, что ни к чему: Маша только расстроится сильнее. Да и сама Мерцалова с той памятной ночи ни разу не упомянула имя бывшего любовника и не спросила о нем.

– Тебе письма пришли, из Москвы, – прервал ее размышления голос Мерцаловой. – Вот, возьми. Марфы не было, я сама утром получила.

Тяжело повернувшись, она вытащила из-под подушки два конверта. Они были изрядно помятыми и влажными. В ответ на удивленный взгляд Софьи Мерцалова пояснила:

– Почтальон так и отдал, мерзавец. Наверняка по дороге в снег вывалил. Вот здесь даже отошло немного. Ты посмотри, чернила не расползлись?

Из Москвы писала Анна, и это письмо, видимо, долго блуждало в дороге: оно было датировано январем. Пробежав глазами короткие, нервные, сползающие вниз строки, Софья закрыла глаза и тяжело оперлась локтем о стол. Катя, господи… Может, какая-то ошибка? Она еще раз торопливо просмотрела письмо. Нет, ошибки не было. Анна писала, что их младшая сестренка сбежала из приюта в ночь перед Рождеством, взломав кабинет начальницы и похитив пять тысяч рублей, ассигнованных покровителями заведения на хозяйственные нужды и выпуск старших воспитанниц. О себе в этот раз Анна не писала ничего, да Софья и не вспомнила об этом, раз за разом машинально перечитывая кривые строки и чувствуя, как колотится перепуганное сердце. Катя… Да как же… Да зачем же… пятнадцать едва исполнилось, девочка, почти ребенок, куда же она пошла?!

– Соня, что случилось? – словно из тумана, донесся до нее голос Мерцаловой. – Что там такое? Что с сестрой, здорова?