Журналисты, приехавшие в Семёновско-Отрадное, продолжали освещать события, хотя полиция и не подпустила их близко к месту обнаружения трупа. Однако им удалось взять интервью у кого-то из студентов. Женя увидела промелькнувшее на экране лицо красавчика Игоря.

Зазвонил телефон.

– Алло?

– Женька, – раздался в трубке голос Натальи. – Новости видела? У вас опять убийство!

– Ага, – пробормотала она.

– Это ужас какой-то. Что там твой следователь не чешется? Так всех твоих студенток переубивают.

– Он не мой, и он чешется, – Жене вдруг стало обидно за Тамерлана.

– Послушай, по телеку говорят, что этот Отрадненский маньяк двинут на рыжих. Будь осторожна.

– Может, покрасить волосы? – саркастически спросила Женя.

– Неплохая идея. Я серьезно, не ходи одна там. Я за тебя переживаю.

– Не волнуйся, ты же знаешь, вечером за мной приезжает старший следователь, а днём маньяк пока что ещё никого не убил.

– Не смешно.

– Какие планы на выходные? – решила сменить тему Женя.

– Глеб везёт нас с Настей в санаторий куда-то в Подмосковье…

– Так-так-так. Я чего-то не знаю? Вы что, помирились?

– Нет… не совсем, – Наталья замялась. – Ты же знаешь, что мы с Настей только-только переболели гриппом. В общем, Глеб предложил дня на четыре съездить подлечиться. У Насти все кашель никак не пройдёт, а там, говорят, хорошие врачи, прогревания и лечебные ванны.

– В вашем голосе слышится сомнение, моя дорогая подруга, – улыбнулась Женя в трубку. – А все эти речи звучат как оправдание.

– Жень…

– Я тебе давно говорила, хочешь вернуться к Глебу – возвращайся. Не мучай ни его, ни себя.

– Значит, профессор Коршунова даёт добро?

– Если страх перед моим осуждением – это единственное, что тебя останавливало, то да.

– Отлично, тогда я бы тоже посоветовала тебе взять быка за рога, – засмеялась Наталья.

– Это ты о чем?

– Не о чем, а о ком.

– Не понимаю, куда ты клонишь. Все, я вешаю трубку. Мне пора в университет.

– У тебя же сегодня нет пар?

– Только что получила сообщение из деканата. Наш декан собирает срочное совещание и попросил присутствовать всех преподавателей.

Женя не хотела обсуждать с подругой свои отношения с Тамерланом, точнее, их отсутствие. Она даже думать не хотела о возможности каких-либо отношений. Вместо этого, она быстро переоделась и отправилась в университет. Нужно было поговорить с деканом, узнать последние новости.

Когда Женя добралась до Семёновско-Отрадного, было уже почти два часа. Снова шёл мокрый снег, но температуры все ещё стояли плюсовые, а потому он тут же таял. Только кое-где между деревьями парка, что росли вдоль тропинки, снег лёг тонким слоем, припорошив пожухлую листву. Если к вечеру не подморозит, то и этот легкий покров быстро растает. На самой тропе царствовала грязь, пройти по которой, не испачкав обуви, было невозможно. Женя подумала, что убийца на этот раз наверняка должен был наследить.

Когда Женя вошла в конференц-зал, почти все ее коллеги были в сборе. Она поздоровалась со всеми и села на свободное место между Олегом Дмитриевичем и Иваном Александровичем Быковым, который то и дело протирал стекла очков, то надевая их на нос, то снова снимая. Не он один нервничал. На секретаре учебной части Юлии Семеновне лица не было от волнения. На Ольгу Петровну Переверзеву вообще было больно взглянуть. Она не только преподавала русский язык, но и занималась организацией различных внеурочных мероприятий. Все, что касалось студенческих поездок и экскурсий, празднований Нового года или организации факультетского КВН, лежало на ней, а потому она всегда была в тесном контакте со студентами, которые прозвали ее «наша вторая мама». Она действительно была многим как мать. Если кто-то не сдал зачёт или экзамен и нуждался в том, чтобы за него замолвили слово перед кем-нибудь из преподавателей, сразу бежал к Ольге Петровне. А она уж умела найти подход к каждому из своих коллег. Именно потому, что Ольга Петровна знала каждую из убитых студенток лично, ее, казалось, эта трагедия коснулась сильнее других. Лицо ее было покрыто красными пятнами, глаза опухли от слез. Смерть девушек она воспринимала чрезвычайно близко к сердцу. Глядя на неё, Женя почувствовала себя бесчувственным сухарем. Ей было и страшно, и жаль убитых девушек, но оплакать их смерть она не могла.