— Тебе нельзя, я знаю. Давай так, чисто символично. — Волков поцокал чем-то стеклянным по трубке. — Я здесь, ты — там. Не чокаясь. Скажи что-нибудь, Леха.

Алексей зажал болевой шарик на затылке. Опять проклюнулась свербящая боль.

— Что молчишь, Леха?

Алексей закрыл глаза и с силой провел по мокрым волосам. Теплые струйки поползли по щекам, защекотали шею.

Он вдруг почувствовал себя пловцом, выбравшимся на берег ночной реки. Все позади, все в прошлом, все теперь — без него. Между ним и прошлым — жидкая текучая мгла. И он не дал ей, холодной и непроглядной, утащить себя за собой. Он — на другом берегу. Один. Во всем новом, сумрачном, необжитом мире, где еще ни разу не всходило солнце, он — один.

— Леха, ты что молчишь?

— Я не молчу. — Алексей глубоко вздохнул. — Костя был настоящим мужиком. Земля ему пухом!

— Поехали! — выдохнул Владимир.

В трубке образовалась глухая тишина. Наверное, на том конце провода Волков зажал микрофон ладонью.

Алексей нажал на кнопку, и в трубе забились короткие нервные гудки.

Он уперся взглядом в свое отражение в запотевшем зеркале. Сквозь белесую муть на него смотрели чужие глаза. В левом глазу плавала кровяная медуза.

На кухне Марина читала журнал. На появление Алексея отреагировала, убрав ноги, вытянутые на свободный стул и закрывающие путь Алексею. Ноги у нее были красивыми, и она это знала. Поэтому сразу же вернула их на место. Мини-юбка и черный ажурный лифчик — все, что осталось от делового костюма, строгого покроя жакетик был небрежно наброшен на спинку стула.

Алексей подхватив падающее с бедер полотенце, устало опустился на свое место — спиной к окну. Через распахнутую створку вползал тухлый московский сквознячок. Но спину он все же холодил, и это было приятно.

Под приглушенным кухонным светом представленное Мариной на обозрение смотрелось весьма соблазнительно. Она успела ухватить свой кусочек лета, кожу покрывал нежный золотистый загар. Не средиземноморский, но все же. Где, когда, с кем загорала, точно неизвестно. Вернее, не стоит допытываться.

Они прожили вместе полтора года. Тройной срок среднестатистической молодой пары. Не расписываясь и не строя совместных планов на будущее.

Будущего Алексей не хотел, ему хватало настоящего. Честно спрашивая себя, отвечал, что никакой жизни, кроме оперовской ему и не надо. Свыкся, пообтерся и понял — мое. Так век бы и топтал «землю». Предел мечтаний уйти в МУР. Но и то, на пути к мечте калечить себя и затаптывать конкурентов не собирался.

У Марины сначала тоже не было никаких планов. Единственная дочь мамы-литературоведа, папа, выполнив биологическую функцию, больше по близости не появлялся, получила от мамы все, что можно: интересных знакомых, иногда остававшихся ночевать в маминой спальне, чтение вслух Гесса, Цветаевой и Бродского, воспитательные истерики, хорошие манеры, легкий невроз и путевку в педагогический институт. На филологический факультет, естественно. Который и закончила в год знакомства с Алексеем. На четвертом курсе она уже предпринимала попытку вырваться из маминых коготков, что выразилось в скоропалительном браке с отчаянным и бесшабашным молодым человеком в кожаной «косухе», рассекавшем по ночной Москве на грохочущем «Урале» собственной конструкции. Ко всем своим неотразимым достоинствам молодой человек еще и пел. Что-то сатанинско-металлическое.