— Может, зашьешь? — и раскрыл глаза.
Устя вспыхнула.
— Кто прожег, пусть и чинит! — и бросилась к двери.
— Я не сумею. Устя, обожди!
— Чего надо? — задержалась на пороге, не поворачивая голову.
Алексашка посмотрел на Устю и подумал, что сердце у нее мягкое, доброе. Всю неделю, как дитя, досматривала Карпуху. То ячменную кашу дает ему ложкой, то ядреным квасом поит и разговаривает с ним. Голос у нее мягкий, добрый. Кажется, от одних слов должно легче стать человеку. Одного не может понять Алексашка, почему не смотрит в его сторону Устя, почему сторонится? А если уж и заговорит, то лишь в том случае, если надобность есть. В мыслях Алексашка говорит самому себе, что нет ему дела до девки. Но в душе обидно. Неужто он такой никудышный, что недостоин разговора? Ведь и девка не панского рода. Там, в Полоцке, заглядывались на него девчата. Знает Алексашка, что пора бы и ему семью иметь. Взять бы в жены такую девку, как Устя. Не ленивая, хозяйская. Вся домашняя работа горит у нее в руках. То, что конопатая — не беда. Душа у нее красивая. Краса лица — не краса души.
— Чего ты, Устинья, на меня все волком смотришь? — спохватился Алексашка.
И вдруг усмехнулась Устя. Впервые за все время. Сверкнула белыми, как чеснок, зубами, повела плечом.
— Я на всех одинаково смотрю.
— Кабы так.
— Говори, что хотел?
А он оробел вконец, замялся: мелькнул в глазах Усти загадочный огонек и погас.
— Зашьешь рубаху?
Устя не ответила. Вышла из хаты, грохнув щеколдой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вместе с подслеповатым горбуном-старцем Фонька Драный нос дошел до большого города. Поднялись на косогор. Вдалеке, с правой руки, поблескивала река. К ней прижались домишки, над которыми возвышались купол церкви и две узкие, высокие башни костела. Старец приложил ладонь ко лбу и, заслонившись от яркого солнца, долго смотрел на город.
— Ну, что? — с нетерпением спросил Фонька.
— Бобруйск.
— Большой град?
— Ба-альшой!.. Было время, что акерманския и крымския татары жгли его и не сожгли. Еще воевал его и обкладывал князь Михайла Глинский. А он, славный, не поддался. Выстоял. Потом, как построил Петра Тризна костел, так пустили корни иезуиты…
Никогда не слыхал Фонька про такой город. Теперь привелось узреть его. С горбуном-старцем было хорошо Фоньке. Все он знает, везде побывал. Харчевался вместе с ним, что бог давал и люди добрые. Ночевали где придется. В деревнях и на дорогах понаслышались, что под Бобруйском неспокойно — бродят в лесах шайки, а город якобы обложили казаки. Фонька не боится казаков. Решил сам пробираться туда, где лежит славный и вольный остров Хортица. Старец одобрил замысел Фоньки. И вот Фонька уже у стен Бобруйска, а казаков пока не видал.
— Что тебе со мной?.. — говорил старец, кивая седой головой. — Ты молодец ладный. Совет тебе такой дам: иди на пристань в Бобруйске. Там купцы по реке вниз барки и струги гонят. Купцам работный люд надобен.
— Берут ли беглых?
— Как не брать, человече ты милый! Беглые впору купцу. С беглым мороки меньше, и харчи ему абы-какие идут. С беглого и спрос другой…
Фонька Драный нос подумал и согласился. По городу не ходил — Полоцк не хуже Бобруйска и смотреть нечего. Подался сразу на пристань. Здесь людно. Возле берега полно телег купеческих с разными товарами. Гомон и ругань. С телег мужики тянут мешки на барки, что бортами уставили весь берег. На одну из барок мужики таскали пеньку и укладывали тюками. Пенька чистая и полегче, чем мешок с зерном, от которого пуп трещит. Посмотрел и подошел к мужику.