Заведующая кивнула и вышла. А Терещенко, глянув на часы, засобирался домой.
— Алло?
— Доброй ночи, Сема.
— Здравствуй, Яша. Извини, что поздно — соединили лишь сейчас. Не разбудил?
— Ничего страшного — я плохо сплю.
— Как там Арик?
— Ты же знаешь: ничего хорошего. Диагноз подтвержден: неоперабельная опухоль мозга. Говорят: месяц, от силы два.
— Могу помочь.
— Ты о чем, Сема? Наши лучшие врачи развели руками.
— У меня в клинике работает целитель. Уникальный человек! Прежде исцелял деток с ДЦП, недавно занялся онкологией. Сегодня у меня была заведующая отделением, где лечат чернобыльских детей. К ним приходил Михаил, так целителя зовут, поработал — и детки здоровы. В том числе те, кого признали безнадежными.
— Это правда, Сема?!
— Нет, шучу. Бери Арика в охапку и — немедленно в Минск. Нельзя терять время!
— Завтра вылетим на Кипр, а оттуда — в Москву. Жаль, что нет прямых рейсов в СССР. У меня хорошие отношения с руководителем советской делегации в Тель-Авиве, думаю, что визу Арику дадут[54]. Но придется рассказать, для чего везу.
— А вот этого не нужно — привлечет внимание. У целителя непременное условие — сохранять тайну. Выдумай что-нибудь другое.
— Странный он какой-то, твой целитель.
— Умный. О его новых способностях пока не знают. Представляешь, что начнется, если информация разойдется?
— Понял. Он возьмется?
— Уговорю.
— Сколько заплатить?
— Дай подумать. С советских берет мало, но ты иностранец.
— Если нужно заложу дом. Я на все готов.
— Не гони, Яша! Вот тебе ориентир: Миша исцелил от ДЦП сына немца из ФРГ. Тот подарил ему машину «Ауди». Не новую, но весьма приличную.
— Десять тысяч долларов хватит?
— Думаю, вполне. И учти: платишь за результат. Ежели его не будет…
— Не рви сердце, Сема! Лучше заплатить.
— Тогда собирай Арика в дорогу. Прилетишь в Москву, звони. Сообщи, когда будешь в Минске. Я вышлю «скорую» в аэропорт.
— Понял! Жди.
Короткие гудки в трубке…
Глава 14
Дебют в детском онкологическом отделении прошел успешно. Мы с Викой сыграли роли Деда Мороза и Снегурочки — в переносном смысле, конечно. Белые халаты, шапочки, хирургические маски — это не театральные костюмы. В остальном — аналогично. Заходили в палаты, угощали деток, и, пока те трущили гостинцы, я работал. Где-то приходилось задерживаться. Я давал знак Вике, и она заводила с детками разговор. Ей читали стихи, рассказывали о родителях, родной деревне или городе. С радостью. Пребывание в палате тяжко даже взрослым, а тут дети. Им бы бегать, прыгать, а не томиться в четырех стенах. Почему б не пообщаться с доброй тетей? У нее такие вкусные конфеты и печеньки!
Из второй палаты Вика вышла с влажными глазами.
— Сердце рвется, — объяснила в коридоре. — Когда знаешь…
— Соберись, милая! — сказал я. — А за них не беспокойся: выживут. У меня, кажется, выходит.
— Постарайся, Миша! — попросила она. — Тяжело на них смотреть.
Мне тоже. Когда видишь эти лысые головенки — волосы выпали после химиотерапии, бледные личики, погасшие глаза… Я-то почти сразу перехожу на внутреннее зрение, устремляя его к пораженным органам, а вот Вике приходится таращиться. Отводить взгляд нельзя — дети чувствуют фальшь, а еще нужно улыбаться…