Над столом взметнулись руки членов бюро.

— Решение принято единогласно. Попрошу Ничипорука и бывшего министра покинуть заседание.

— Теперь о вас, Семен Яковлевич, — сказал Балобанов, когда наказанные скрылись за дверью. — Чтобы больше никаких блатных! Всех в очередь! Поняли?

— Да, Ерофей Ефремович! — кивнул Терещенко. — Но, бывает, звонят из ЦК КПСС.

— Этих отправляйте ко мне, сам им скажу. Поручаю вам и министру здравоохранения создать для целителя самые комфортные условия. Пусть работает, не отвлекаясь по мелочам. И о квартире. Лично попрошу председателя Минского горисполкома в порядке исключения выделить Мурашко жилье. Пусть сам выберет, какое. Возле метро, так метро. Сколько комнат обещали москвичи? Три? Пусть будет столько же, хотя одинокому все же многовато. Могут не понять.

— Михаил Иванович собирается жениться, — поспешил Терещенко. — Уже подал с невестой заявление в ЗАГС. Молодая, растущая семья.

— Значит, три, — решил Балобанов. — Прошу всех выехать в трудовые коллективы, где довести до сведения принятые бюро решения. Помощника попрошу подготовить соответствующее сообщение для печати, телевидения и радио. Нам любой ценой следует предотвратить возможные волнения. Лично я завтра отправляюсь на МАЗ. Все, товарищи, заседание окончено…

— Меня тоже теперь пошлешь? — спросил министр здравоохранения, когда они вдвоем с Терещенко вышли на улицу. — Как Балобанов приказал?

— Вас нет, — ответил Семен Яковлевич. — Во-первых, вы никогда этим не злоупотребляли. Во-вторых, — он оглянулся по сторонам. — Строго между нами. Дар у Мурашко усилился. Сегодня он исцелил за день двадцать пять детей.

— Сколько? — охнул министр.

— Я не оговорился. Не знаю, будет ли так в дальнейшем, но, если да, то не вижу смысла более класть детей в клинику. Организуем амбулаторный прием. Тогда пару детей от вас в день никто не заметит.

— Спасибо, Семен Яковлевич!

Министр горячо пожал ему руку и направился к ждущей его служебной «волге». Терещенко проводил начальника взглядом. «Хочешь жить хорошо, делись с нужными людьми!» — учил его отец. Но ведь всем делиться не обязательно, не так ли? Потому главный врач занизил число исцеленных детей. О предстоящем эксперименте с больными из Чернобыльской зоны решил вовсе не сообщать, хотя почему-то был уверен, что результат будет.

Что я сделал, поняв, чем наделил меня лондонский буржуй? Как там в песне? «Совершите вы массу открытий, иногда не желая того»?[50] Нет, я не впал в тоску, не начал рвать волосы на голове, не напился наконец. Ни за что не отгадаете, что сделал: лег спать. Вдруг все виденное мной в зеркале только морок? Вот встану утром и проверю.

Проснулся рано и отправился в ванную умываться. Из зеркала над раковиной на меня глянула недовольная, мятая физиономия. Ее окружало плотное золотистое сияние, а над теменем вставал фиолетовый язык пламени. Мне показалось, что он даже стал больше — с ладонь Вики. Здрасьте! Не померещилось вчера.

Приведя себя в порядок, я позавтракал и решил ехать в клинику общественным транспортом. Хотелось посмотреть на людей вблизи, а не из окна автомобиля, убедиться, прав ли был пакостный визитер из Лондона. Насмотрелся. Заодно меня помяли от души: утром в час пик автобусы и троллейбусы идут забитыми под завязку. Человеческие тела сжимали так, что едва дышал. Но зато имел возможность любоваться на окружавшие меня сердца, легкие и желудки. Чуть потренировавшись, убедился, что могу отключить это видение — нужно всего лишь пожелать. Замечательно! Жить среди наглядных пособий по анатомии стремно. Заодно испытал возможность воздействовать на органы на расстоянии. Получилось. Дышавшему на меня перегаром мужику поправил искалеченную алкоголем печень, изможденной женщине лет сорока исцелил язву в желудке. Оба что-то ощутили: мужик дернулся, женщина схватилась за живот, но потом убрала руки, и лицо ее украсила недоверчивая улыбка. Язва, наверное, давала о себе знать. Пользуйтесь, я сегодня добрый.