За неимением уздечки поляк вцепился связанными руками в конскую гриву и всё время кривился – волосяной аркан чувствительно натирал кожу. Я хотел, было, сострить, что лучше чувствовать его уколы на запястьях, чем на шее, но вовремя сдержался – это прозвучало бы совсем уж издевательски, а мне требовалось ещё каким-то образом раскрутить поляка на откровение. Но вот как к этому подступиться – я пока только гадал.

Но Гжегош сам начал разговор.

– Мой медальон у тебя?

Какой медальон? – удивился я. – Не было у тебя никакого медальона. Во всяком случае, я не видел.

– Значит, эти пёсьи дети украли. – он связанными руками показал на казаков. – Это ведь они меня обыскивали?

– Они. – подтвердил я. – А что за медальон-то? Какая-нибудь фамильная вещица?

– Если бы… – он невесело усмехнулся. – Скажи, у тебя ведь тоже была комната с креслом? Такая… вся в тумане?

Я не стал скрывать.

– Было дело.

– Так вот, медальон оказался у меня на шее после того, как я перенёсся оттуда в этот клятый клуб. Я его даже не сразу заметил – только потом, когда мы оказались в этом времени. Мне стало жарко, решил снять свитер – а он на шее болтается, на цепочке. Плоский такой, из светлого металла.

Я отметил про себя, что Гжегош говорит сейчас совершенно без вкраплений польских слов, и лишь акцент едва-едва угадывается. Успокоился, что ли? Так рановато будет, пожалуй…

– Насчёт казаков – это легко проверить. – сказал я, и тронув коня пятками, подъехал к возглавляющему нашу маленькую колонну Ростовцеву. Тот выслушал, хмыкнул: «спёрли, говоришь? Казачки могут, они такие…» и подозвал хорунжего. Тот упираться не стал: «вы ж приказали, вашбродие, чтобы мы всякие диковинки складали. А в цацке ентой – что такого невиданного? Бляха и бляха, на цепке – один прибыток, что серебряная, маркитант за такую рублёв пять даст…» – и, крякнув от досады за упущенный «прибыток», вернул неправедно нажитое.

Добыча хорунжего выглядела как кругляш сантиметров пять в диаметре и полсантиметра в толщину. По контуру шла узкая, в полмиллиметра, щель. Не петель, на которых откидывалась крышка, ни потайных кнопок или штифтов не было.

Медальон был словно мыльный на ощупь. Я пытался поддеть прорезь ногтем, потом, потерпев неудачу, пустил в ход карманный нож. Бесполезно: лезвие скользило по незнакомому металлу, как будто даже не касаясь его – казалось, между ними оставался крошечный, тоньше волоса, но совершенно непреодолимый зазор. Приглядевшись, я увидел, что то же самое относится и к цепочке, на которой висел медальон – пропущенная в ушко, она не касалась его краёв, сколько я не дёргал её и не старался прижать. Тогда я капнул на плоскую крышку воды из фляги – она скатилась с его, словно с покрытой жиром поверхности, не оставив следа. Столь же сокрушительное фиаско потерпели попытки поцарапать металл кончиком ножа – дело кончилось тем, что я попросту отколол кусочек острия. Складывалось впечатление, что «титановый» кругляш словно залит на расстоянии долей миллиметра чем-то вроде силового поля, достаточно мощного, чтобы отторгать любые внешние воздействия.