– Да я бы согласился и с гидрой встретиться, если б это помогло, – проговорил, задыхаясь, Друз.

Перед тем, как вскрыть опухоль, Сило пробормотал несколько заклинаний на древнем языке, неведомом Друзу. Это был не осканский, который он хорошо знал. «Змеиные заклятья, вот что он шепчет», – подумал Друз. Боль ослепила его – и Друз потерял сознание. Пока он был без сознания, Сило выдавил их опухоли столько крови, сколько смог. Куском туники он отер лицо, потом вытерся сам. Друз зашевелился.

– Тебе лучше? – спросил Сило.

– Немного.

– Если перевяжу, то будет только сильнее болеть. Лучше вытирай кровь время от времени. Рано или поздно она перестанет сочиться. Нам нужно перейти в тень – иначе не выживем. Тогда и Серторию конец, – сказал он, поднимаясь.

Чем ближе они подходили к реке, тем больше убеждались, что среди кровавого месива есть живые: кто-то слабым голосом звал на помощь, кто-то стонал…

– Не было битвы позорней, – мрачно сказал Сило. – Будь проклят Гней Маллий Максим! Пусть великий лучезарный Змей обовьется вокруг его снов.

– Да – это был крах. И командовали нами не лучше, чем людьми Кассия в Бурдигале. Но позор следует честно разделить, Квинт Поппедий! Если виноват Гней Маллий, то какова степень ответственности Квинта Сервилия Сципиона? – о как тяжело было ему говорить это, ведь Сципион – отец его жены…

– Сципион? При чем тут он? – спросил Сило. Голова болела куда меньше. Друз обнаружил, что может легко вертеть ею и обернулся на Сило.

– Разве ты не знаешь?

– Что знает простой италиец о решениях римского командования? – Сило сплюнул на землю. – Мы, италийцы, здесь затем, чтобы сражаться. А как сражаться – нам не сказали ни слова.

– Тогда слушай. С первого дня после приезда из Нарбо Квинт Сервилий отказался сотрудничать с Гнеем Маллием, – Друз вздохнул. – Не желал получать приказы от нового человека.

Сило уставился на Друза:

– Ты имеешь в виду, что Гней Маллий хотел, чтобы Квинт Сервилий был здесь, в лагере?

– Ну, конечно! Того же хотели и сенаторы из Рима. Но Квинт Сервилий не подчинился новому человеку.

– Говоришь, это Квинт Сервилий оставил армии разделенными? – Сило, казалось, не верит услышанному.

– Да, он. Он – мой тесть. Я женат на его единственной дочери. Как я могу вынести это? Его сын – мой лучший друг и женат на моей сестре. Он сражался сегодня здесь вместе с Гнеем Маллием. И, думаю, погиб. Гордыня, Квинт Поппедий! Гордыня!

Сило остановился:

– Шесть тысяч марсийских солдат и две тысячи их слуг погибли здесь вчера, а сейчас ты мне говоришь, что это произошло из-за того, что один знатный идиот разозлился на какого-то незнатного римского идиота? – Сило трясло от ярости. – Пусть великий лучезарный Змей сожрет их обоих!

– Может, кто-нибудь из твоих людей жив? – Друз не оправдывал своих начальников, а лишь пытался утешить человека, к которому успел привязаться. Он почувствовал боль. Нет, не от раны – от горя. Он, Марк Ливий Друз, ничего не знавший до сегодняшнего дня о жизни, сгорал от стыда при мысли, что римлян вели в бой люди, способные пожертвовать соотечественниками, ради своей классовой усобицы.