Но, наоборот, искренняя улыбка, правда не без легкой печали, обрисовалась на ее губах, и, протянув мне руку, только что лежавшую у нее на груди, добрая женщина сказала:
— Простите меня, дорогой господин Бемрод, я этого не знала и считала вас свободным.
Благодаря этим словам, этой интонации, этой улыбке я понял, что заблуждался в моей, наверное несколько поверхностной, оценке характера г-жи Смит и, принимая ее руку, протянутую мне, пробормотал:
— Нет, это я прошу вас извинить меня, сударыня.
— Но за что? — удивилась она. — За то, что вы более счастливый, нежели мне казалось? О нет, нет; теперь уже не будет ни одной задней мысли ни в моем уме, ни в моем сердце, дорогой господин Бемрод!
Вы кого-то любите; любовь чистая, любовь бескорыстная есть самое благородное, скажу больше: самое святое из всех человеческих чувств.
С этого часа каждый день, утром и вечером я буду молить Бога за вас и вашу возлюбленную подругу.
Вы любите друг друга, а значит, мне нечего вам пожелать, кроме одного: чтобы эта любовь длилась до самой могилы.
Вы добры, вы образованны, вы набожны; ваши прихожане любят вас, восхищаются вами и уважают вас; у вас отзывчивое сердце и чистая совесть: это и есть все необходимое для того, чтобы снискать благословение Неба.
Бог ниспосылает вам свое благословение, как я, смиренная женщина, даю вам свое.
Благословение Господа — это самое великое благо, какое может пожелать достойный человек в этом мире.
Пойдемте, дорогой господин Бемрод, не будем больше говорить об этом…
Пусть ваша супруга будет нежной, благочестивой, любящей… Пусть она сделает вас таким же счастливым… как…
Она прервала себя и быстро изменила мысль:
— … как я постаралась сделать счастливым господина Смита, а он тоже достойный человек.
Пойдемте, мой дорогой господин Бемрод: вам нечего больше осматривать, а мне, к сожалению, нечего больше вам показывать.
Затем, смахнув набежавшую слезу, она спустилась по лестнице.
Я последовал за ней, расстроганный до глубины души и сам готовый заплакать, не слишком хорошо понимая, как мне лучше поступить — рассказать о своем обмане или же оставить ее в заблуждении.
Но я еще ничего не успел решить, как она открыла дверь гостиной и объявила мужу и дочери:
— Друг мой, дитя мое, я должна сообщить вам добрую весть. Наш дорогой сосед, пастор Бемрод, намерен жениться на особе, которую он любит и которая, надеюсь, сделает его счастливым, как он того заслуживает.
Пастор взглянул на жену с торжествующим видом; Дженни испустила крик, похожий на выражение радости, и бегом бросилась из комнаты.
Признаюсь, я смотрел с некоторым удивлением на это бегство, вовсе не входившее в мои расчеты.
Но г-н Смит не дал мне времени размышлять над этим.
— Идите-ка сюда, мой юный друг, — обратился он ко мне, протягивая обе руки, — я понимаю, почему вы сделали это признание моей жене и тем более уважаю вас за это.
Затем он повернулся к г-же Смит:
— Ну что же, жена, теперь все в порядке, и мы пообедаем веселее, чем завтракали… Нужно вам сказать, мой дорогой сосед, — смеясь, добавил г-н Смит, — кое о чем, что вы уже и сами заметили: дело в том, что моя жена, эта превосходная женщина, выслушав мои добрые слова, сказанные о вас по возвращении из Ашборна, вбила себе в голову одну мысль, бедная дорогая женушка!