У него оказались с собой фотографии его родителей и их гостиницы. С 1940 года они страдали от немецкой оккупации. Он рассказывал, что многие жители Люксембурга попали в немецкие концентрационные лагеря. Это случилось с теми, кто под воротом пиджака носил люксембургского красного льва, который является гербом Люксембурга.

Мы с ним продолжали пилить дрова.

Он рассказал мне, что только благодаря тому, что он добровольно вступил в немецкую армию, его родителей не бросили в концлагерь. Позднее он получил за свою храбрость Железный крест 1-го класса.

— Собственно говоря, я не понимаю тебя, — сказал я ему. — Ты же на собственной шкуре испытал, как работает система шпиков в гестапо, и должен стать осторожнее, а здесь ты откровенно рассказываешь первому встречному о своем Железном кресте 1 — го класса и другие подробности.

— Что ты имеешь в виду?

— Неужели ты думаешь, что у Иванов здесь нет шпиков? Но вы тут открыто болтаете о том, о чем хотели бы умолчать на допросе. Это же идиотизм. Например, я мог бы оказаться осведомителем.

Я распилил с люксембуржцем еще одно бревно. На этот раз молча.

— Будьте поосторожнее со своей болтовней! — сказал я ему на прощание.

Поскольку майор С. остался недоволен собранной мной информацией о содержавшихся в сарае военнопленных, то вскоре в широком проеме ворот сарая появилась новая фигура. Сидя целый день у костра, мы смотрели в этот проем, как на пустую сцену. Все новости: вызов на допрос, приказ об отправке в лагерь, раздача сухарей — все могло прийти к нам только из этих высоких ворот. Фигура появилась в сопровождении часового, который подобострастно держался сзади.

— Кто здесь Бон? — спросила фигура. Это оказалась женщина в военной форме и в коротком полушубке, из-под которого выглядывали стройные ноги в узких сапожках для верховой езды.

— Смирно! — по-военному четко крикнули все, кроме вонючих раненых.

— Кто здесь Бон? — повторила она свой вопрос, кокетливо поводя головой. Красная кубанка, украшенная кантом, превосходно подходила к ее светлым волосам. — Я разговаривала с майором С., — сказала она, когда мы с ней уже успели пройти полпути до дома майора. — Здесь вам нечего делать. Позже я заберу вас отсюда.

У меня оставалось еще достаточно времени, чтобы все хорошенько обдумать. Очевидно, такова была моя судьба, если я не справился с заданием майора С. и не смог назвать ему ни одной фамилии военнопленных из этих тридцати человек, которые могли бы представлять для него интерес. Это была моя судьба, а не моя добрая воля. Я не хочу добиваться лучшей жизни за счет товарищей по несчастью. Действительно, роль подсадной утки не для меня, и мне здесь нечего больше делать. В этом блондинка совершенно права. Но какая же ирония, какая кровавая ирония скрывалась за ее словами, когда после короткого разговора она в заключение спросила:

— Как вы поживаете?

Из ее уст это прозвучало так, словно еще позавчера мы с ней лакомились мороженым в одном из кафе на берлинской улице Унтер-ден-Линден.

Об этом я тоже подумал. Но не более двух секунд этим долгим днем. И это были приятные секунды.