Немецкая батарея открывает редкий огонь по моему механическому голосу. «Эта чушь большего и не стоит!» — видимо, говорит командир батареи, отсчитывая несколько снарядов, которые он получил сегодня для ведения ночного огня.

«Немецкие — солдаты — и — офицеры!»

А немецкие офицеры нашей дивизии спрашивают сейчас в моем батальоне:

— Есть у вас такой ефрейтор, Гельмут Бон?

— Так точно. Числится пропавшим без вести с 3 февраля, — отвечает мой батальон.

— Эта свинья сейчас ведет пропаганду на стороне Иванов! — укоризненно говорит начальник дивизионной разведки.

— Ну и что! — ответят в моем батальоне. У моих товарищей сложилось хорошее мнение обо мне. Вместе с сообщением о пропаже без вести они, недолго думая, пошлют моей жене и мой Железный крест. — К сожалению, он не может получить его лично. За храбрость, проявленную в бою с врагом!

«Немецкие — солдаты — и — офицеры!»

Уже более двух часов я читаю подготовленные для меня тексты.

«Здесь — говорит — ефрейтор…»

Этот древний громкоговоритель каким-то магическим образом сам вытягивает из меня чужие слова. Со страшным грохотом посылает их за линию фронта в немецкие траншеи. Мне остается только подуть, выдохнуть звук в этот маленький микрофон — и он с грохотом разнесется окрест.

Мне нравится звучание произносимых мной слов, которые льются из моего рта помимо моей воли.

По всей видимости, мной овладел злой дух машины. И я прихожу в ярость, когда немецкая артиллерия пытается прервать мою чрезмерную болтовню несколькими залпами. Пусть качается кабина! Пусть воет шторм! Зачем же водитель запускает двигатель?

Нет, я не успокоюсь! Поэтому я продолжаю вколачивать свои слова. С таким голосом — и замолчать? Черт побери, я же не трус!

«Немецкие — солдаты — и — офицеры!»

По мере того как мой голос снова и снова гремит в ночи, боевые товарищи из моего отряда все глубже втягивают голову в плечи. Они сидят на корточках на своих временных позициях и разговаривают между собой: «Разве война не безумие? Но мы простые ополченцы, которые не начинали эту войну, не можем ее и закончить. Эту войну могут закончить только те, кто наверху». Потом некоторое время они посидят в задумчивости. Разумеется, никто не перебежит на сторону русских. А потом они, возможно, выпустят очередь из своего пулемета MG-42. Порадуются, когда из его дула вырвутся сотни пуль. И им будет совершенно все равно, в кого они полетят! «Как это ошеломляет! Как это ошеломляет!»

И когда противник откроет ответный огонь, они скажут: «Черт побери, мы же не трусы!»

Охваченные яростью, они нанесут ответный удар. Слава духу машин! И будут стрелять снова и снова!

«Немецкие — солдаты — и — офицеры!»

Наконец капитан подает мне сигнал остановиться.

— Ну, как все прошло? — спрашиваю я.

После того как капитан улегся на расстеленный полушубок, проходит некоторое время, прежде чем я прихожу в себя. Сейчас у нас перерыв. Мы останемся здесь с выключенным громкоговорителем еще два часа. Я обязан выяснить, смогу ли я теперь бежать.

— Капитан! — тихо зову я.

Он не шевелится.

— Капитан! Товарищ капитан! — повторяю я громче. — Можно мне выйти по нужде?