Если же не считать этой древней решетки и свечей, то зал напоминал аудиторию старинного европейского университета. Амфитеатром поднимались вверх пустые кафедры. На слушание не пригласили ни Темных, ни Светлых. Почти все собравшиеся разместились в сером треугольнике, вотчине Инквизиторов.

Этот треугольник, острием направленный точно на Дмитрия, отчего-то напоминал ему оттенки мрамора на Палладиевом мосту в Екатерининском парке.

Дмитрий прекрасно знал, какой светит приговор. Правда, как мог «светить» приговор к вечному Сумраку? Языковой парадокс.

Впрочем, в случае с надзирателем Дреером парадокс мог выйти совсем иного свойства. Несмотря на частые обвинения Инквизиции в средневековых обычаях, казни уже далеко не первое столетие совершались безболезненно и скоро – простым развоплощением. Хотя… никто не сумел бы сказать, насколько легка такая смерть. Осведомленные говорили, что это как раз и можно сравнить с долгим, безнадежно медленным падением в холодный сырой колодец. Бездна под ногами, отделенная ржавой решеткой, видимо, и призвана была символизировать. Однако там, на дне Сумрака, даже самого отъявленного злодея ждали тоже не зазубренные колья. Разве что мусор.

Только вот Дмитрий уже не был Иным. Развоплотить живого человека нельзя. Можно убить с помощью заклинания. Можно затащить на первый слой и продержать там достаточно долго, чтобы Сумрак выпил жизненные силы. Но и в этом случае человека выбросит в родную среду, и умрет он от гипокликемии, как неумелый Иной.

Правда, если нижние слои Сумрака были теперь для Дмитрия закрыты, оставался вполне человеческий тот свет. Отправить туда решением Инквизиции могли и с помощью обычной веревки. Опять же, из-за средневековых предрассудков, Инквизиция никогда не использовала просвещенную гильотину. Для сильного колдуна развоплощение куда надежнее отсечения головы.

Слушание вел Эдгар как ответственный за восточноевропейский сектор. Дмитрий знал, что в зале Трибунала Инквизитор выступает впервые после гибели своего наставника Витезслава. Чувствовалось: он несколько взволнован, а потому говорит нарочито медленно, с расстановкой. Процедура гласила, чтобы речи произносились только через Сумрак, но тогда Дмитрий ничего бы не услышал, и для него в виде исключения говорили вслух.

На русский все реплики переводил Максим, заместитель Эдгара, тот самый бывший «Дикарь». Максим стоял за отдельной конторкой, с микрофоном, и этот атрибут цивилизации казался тут абсолютно чужим.

В переводе нуждался вовсе не Дмитрий. На особом месте, в первом ряду, на двух кафедрах сидели «мертвые поэты». На двух – потому что формально они не могли считаться Белыми, лишенными отличий Света и Тьмы. Поэтому большинство усадили на половину зала из темного мрамора, а одну Голубеву – на половину из светлого. За подростками присматривали две женщины. Инквизиторша Тамара, сейчас похожая на строгого завуча, и с ней – Ива Машкова.

Дмитрий оказался прав в своих расчетах. «Поэтам» даже сознание глубоко не вскрывали. Ограничились допросами под гипнозом с наложением разрешенных заклинаний антилжи, вроде Длинного Языка. Тут сыграла роль и всеобщая деинициация, и явка с повинной, которую Дреер настоятельно просил оформить. За пределами кабинетов Инквизиции подростки вообще находились под воздействием чар, думая, что приехали в Прагу как победители конкурса чтецов в Санкт-Петербурге.