…Костюм у Фроловского действительно оказался светлым.

— Некоторые специалисты прочат вам большое будущее в политике. — Турецкий впервые с самого утра почувствовал себя в своей тарелке.

— Я думаю, ваши сведения немного устарели, — с улыбкой парировал Фроловский.

Появилась жена премьера Вера Качалова и принялась активно приглашать Турецких заходить, чувствовать себя как дома, стараясь ослепительной улыбкой сократить, если не уничтожить напрочь, социальную дистанцию. Турецкий, и так настроенный на мажорный лад (его мечта о светлом костюме уже наполовину сбылась), зазывания пропустил мимо ушей, он беззастенчиво рассматривал хозяйку. Посмотреть было на что: невысокая блондинка, весьма эффектная, кажется, двадцать девять лет, но выглядит еще моложе, любые сравнения с Ириной Генриховной совершенно неуместны.

— Ты в ней дыру пробуравишь, — шикнула на Турецкого Ирина. Она вняла приглашениям и проследовала в дом, увлекая его следом.

— Это идея.

— Ты пошляк, Турецкий! — Она раздраженно посмотрела на него, прикидывая, чего бы такое сказать пообиднее: — И вообще, ты старый хрыч, тебе здесь ничего не светит, можешь стараться сколько влезет, считай, что получил мое благословение.

— Ты только потом не передумай.

Бабушка была высокая и кряжистая. Турецкому она жала руку и приговаривала, что терпеть не может сотрудников органов, но он лично ей симпатичен.

Разлили фантастический армянский коньяк. Турецкий даже заколебался: стоит ли изводить добро на Фроловского. Именинница взяла слово:

— За меня пить не будем — у меня, слава Богу, все в порядке, а что не в порядке, улучшению уже давно не поддается. Поэтому пьем за Россию! Я родилась в великой России и умереть хочу в великой России! — Она строго посмотрела на внука. — До дна! И не закусывай после первой, я тебя умоляю.

— Между прочим, бабушка, у тебя есть шанс. Обратись к своему депутату с предложением. Действительно, есть же Великая Британия, почему и нам не называться Великой Россией? А на меня не смотри, меня они слушать не станут.

Бабушка Элеонора понимала толк в пьянках и не щадила ни себя, ни других, вызывая у Турецкого чувства уважения и зависти. Для ее возраста форма просто феноменальная: он не представлял себе, как, будучи вдвое старше нынешнего, сможет пропустить триста грамм коньяку и выглядеть бодрячком или хотя бы сохранять вертикальное положение. Скорее всего, к тому времени он уже окончательно примет горизонтальную позицию.

Обстановка за столом потеплела. Поначалу Ирина была скованна, Фроловский — непроницаем, Вера Качалова — красива и улыбчива; потом она перестала улыбаться, покрылась румянцем и оживилась, Фроловский тоже порозовел, но сохранил аристократическую сдержанность, Ирина с несвойственным ей жаром принялась обсуждать обычно чуждые ей проблемы большой политики. А у Элеоноры Львовны и в трезвом виде были не все дома.

Турецкая лихо наколола на палочку дольку апельсина, в самую середину, в десятку, и наставила микрошпагу на «двоюродного кузена».

— Наш бардак всепоглощающ, он не просто тотальный, он вселенский, он парализует всякую мысль, любое устремление и начинание. Он сильней разума, как тараканы сильней дихлофоса. К нему нельзя привыкнуть окончательно, рано или поздно человек взрывается, а кое-кто хочет взорвать побольше народу одновременно и тешит себя иллюзией, что сможет организовать направленный взрыв. — Она отправила апельсин в рот.