И Ася с Евгенией смогли завершить весь обряд в покое и тишине, достойно проводить отца и мужа. Рабочие, войдя в их положение, сняли крышку гроба, чтобы девочки могли проститься с покойным, а потом, снова заколотив крышку, закончили погребение. Ася с мамой возложили розы на свежую могилу и еще долго молча сидели рядом прямо на комковатой влажной земле.

Вернувшись домой, накрыли стол, позвонили родным в Воронеже и все вместе – те там, «на проводе», за столом, держа трубку у уха, они здесь, в Москве, – помянули, как и положено.

А потом была длинная ночь, изменившая жизнь их обеих. Ночь, которую они проговорили с мамой, сидя на кухне с включенным бра, как сидели накануне его смерти Женя с Костей всего несколько дней назад.

И Ася узнала, почему убили ее отца и чем он по-настоящему занимался.

Костя собирался уезжать из страны, в которой практически мгновенно была убита наука и которая выплевывала за ненадобностью все свои гениальные умы и свой научный генофонд и достояние. Фигня, что утверждают, будто бы смерть советской науки началась в девяностых, – нет, разваливаться она начала гораздо раньше, а к концу восьмидесятых уже практически полностью была уничтожена вся по всем направлениям. И было в этом явлении явное предательство. Явное! Только мало кто об этом говорил тогда и упоминает сейчас. А если и не предательство, то тупость людей, курировавших фундаментальную и прикладную науку. И Полянский-то с его аналитическим гениальным умом отчетливо понимал, куда все катится, и чем закончится, и как будет через десятки лет с кровью, потерями, надрывом и колоссальными финансовыми затратами восстанавливаться и так и не восстановится до конца все, что херили сейчас, сливая Западу и тупо «в унитаз».

Полянский хотел уехать еще в девяностом, к тому же прошлый, восемьдесят девятый, год он провел в Америке, работая с коллегами, занимавшимися той же проблемой, что и лаборатория его НИИ, так сказать, по обмену опытом и наработками. Между прочим, там же мимоходом защитил и докторскую диссертацию.

Но когда он уже приступил к оформлению отъезда вместе с семьей, когда оставались лишь формальности, в его жизни случилась роковая встреча с другом детства.

Витя Костянов, с которым они росли в одном дворе и крепко дружили лет до четырнадцати, сойдясь еще в детском саду на почве одинаково рисковых характеров и чувства внутренней свободы, по жизни пошел несколько иным путем, чем Константин.

Переехав с родителями в спальный район Москвы, он гармонично и ровно, без зазоров и раздумий, влился в ряды отвязной местной шпаны и попал на «малолетку» за грабеж в шестнадцать лет.

А дальше покатило по истоптанной веками, исхоженной до него дорожке – вторая «ходка», определенный авторитет в зоне, неписаные правила, фартовая жизнь, еще срок, а тут вышел и – оп-па! Мама дорогая, наше время пришло! Жируй-гуляй, братва, – гласность с перестройкой и кооперация иже с ними!

Только Витя, получивший кличку Кощей, с головой дружил крепко, на дурняка не попадался и дела стал закручивать серьезные, подобрав себе ребятишек по характеру в нормальную бригаду.