— Я тоже так думал, но проверить надо?! Вот и поляки из Ачинска умотали, так что буксы на вагонах горели. Записи свои подзабыли. Хоть на польском, но читаемо, благо переводчики есть.

— Как ты их раздобыл?

— А мои егеря на что? Взвод конных на станцию и в город днем отправил, информацию собрать, а они у меня толковые и способные. Сам выпестовал! — с откровенной гордостью прошептал Шмайсер.

— Царя разбудишь! — прошипел Фомин и задумался — новости шокировали. А Шмайсер принялся шептать прямо в ухо:

— А знаешь, друже, как эта Сибирская армия еще именуется?

— Нет. А как?

— Императорской. И вернулись там к чинопроизводству до марта семнадцатого. Вот так-то! Наш «фон» Бимман со мной согласен — он тут по своей линии всех подряд шерстит.

— Ни хрена себе, попил водички, — потрясенно сказал Фомин. Он окончательно проснулся и знал, что уже не уснет. Новости ошарашили кипятком. Капитан к фантазиям не склонен — он уже год негласно занимал должность начальника разведки дивизии и ни в чем подобном уличен не был. И главное, что Бимман, то есть полковник Георгий Николаевич Юрьев, тоже чистокровный немец, взявший фамилию жены в пятнадцатом году на волне германофобии, от которой Петербург Петроградом стал, с ним был в том согласен.

Это сразу заставляло задуматься — бывший помощник полицмейстера, а сейчас начальник Шмайсера по разведке, контрразведке и прочим «грязным» делам был расчетлив и к «пустышкам» совершенно равнодушен. Даже в отступлении, где бы ижевцы не проходили, он занимался вербовкой агентуры, оставляя ее на будущее.

— Надо Мики разбудить…

— Да не спит он, — чуть слышно хихикнул Шмайсер, — сразу проснулся и теперь подслушивает нас.

— Я не подслушиваю, а осведомляюсь, — тихо произнес Михаил Александрович и присел на кровати. Спросил нарочито равнодушно:

— Так что нам делать, барон?

— Первым делом надо разбудить денщика, принести горячей воды и наточить бритву…

— Это зачем? — дружно выдохнули «Михайлов» и Фомин, воззрившись на немца так, словно тот спятил.

— Побрить тебя, ваше величество. Пора настала в царственный вид приводить, мундир сменить, а золотые погоны генерал-лейтенанта я тебе давно раздобыл, даже две пары. И униформу соответствующую, не босяком же русскому царю ходить.

— С чего ты решил? Ты же раньше настрого запрещал мне бриться!

— Сменилась ситуация, появились новые для нас вводные. В Красноярск вошли минусинские партизаны, коих поднимают на восстание этими листовками. Прочти, государь, очень интересно, прямо захватывающе.

Михаил Александрович взял в руки листок бумаги, который ему сунул Шмайсер, зажег свечку и принялся читать, беззвучно шевеля губами. Потихоньку его лицо вытянулось в гримасе бескрайнего удивления.

— Как это понимать прикажете? «За царя и советскую власть»?! Меня признали Троцкий и Ленин, и лишь Колчак упрямится?! Что это за чушь?!

— За этой, как ты сказал, чушью стоят двадцать тысяч штыков — сила нехилая, а по местным меркам мощь неимоверная. Пора большевикам своей демагогии отведать, пусть она как бумеранг к ним вернется.

— Ты хочешь…

Фомин недоговорил, задохнулся словами. Ну и Шмайсер, ну и сукин сын. Предложение был восхитительным, но в нем имелся только один недостаток. Один, но решающий.