– Так, хватит! – встал Сухой, прикрикнул.

– А ты за своим присмотрел бы! Вон он там, продался каким-то! Мало нас травил сколько! Мы, может, и не болели бы, если ты, сволочь, все время герметику нам не нарушал! Ты не лезь к нам, в наше! Мы сами, ясно?! Это – наш – дом!

– Тееем, я с тобой, я с вами, пожаааалста!

– Вали! Проваливай! Пока не выдали! Страдать еще за него!

Кирюхина рука нашарила Артемов указательный палец, обняла-вцепилась, но Наталья дернула – и утащила его.

Глаза у Артема потекли.

– Пап… – он оглянулся на Сухого. – Пап. А ты – что?

– Я не могу, Артем, – мертвым голосом прошелестел Сухой. – Не могу с тобой. Как я людей брошу?

Артем поморгал.

Голова кружилась. Стояло булыжником в глотке сожранное.

– Да ебись оно все конем в этом вашем метро! Я за вас сдохнуть готов был, а тут и сдохнуть-то не за кого!

Смел с грохотом и лязгом со стола тарелки с человеческой свининой, опрокинул скамью.

За ним шагала – Аня; и плелся зачем-то следом Илья Степанович.

– Ты, что ли, наверх собрался? – спросил у него Артем.

– Нет. Я нет. Я тут. Я про вас… Артем… Я про все это… Разрешите написать, а? Мне разрешите – книгу? Я в ней все, как есть… Честное слово!

– Пиши, бля. Ни хера ты не напишешь. И никто это читать не будет. Прав Гомер, сука старая. Всем сказки нужны!

На западе было алое закатное небо, а на востоке – кристальное, чистое и звенящее, как вымытая бутылка. Все облака смели с него и вбивали теперь по одному в зенитную синеву серебряные гвоздики один за одним.

Побросали в багажник еды, патронов, стволы, фильтры. Канистр с солярой там было еще три целых. Хватит пол-Земли проехать.

Ярославское шоссе, широченное, уходило от ВДНХ сразу на другой край континента. Было оно заставлено недоехавшими, но виднелась между застрявшими в прошлом тонкая колея, по которой можно проехать туда – куда-то. Дома мертвые золотились по контуру, и на прощальный миг Москва казалась Артему теплой и настоящей.

Надоела резина на коже и надоело собираться. Хотелось уже сейчас без нее. Хотелось уже скорей мчаться с опущенными стеклами, ловить встречный воздух открытой пятерней, дышать им, теплым и свежим. Ничего, часа через три или четыре, может, вообще снимут они эти противогазы и зашвырнут из окна куда подальше.

Обнялись все-таки.

– Куда вы? – спросил Сухой.

– Куда угодно. Куда мы, Ань?

– Во Владивосток. Хочу на океан.

– Значит, во Владивосток.

Белую Савельеву шкуру Артем перестелил Ане: надо беречься, ей еще детей рожать. Убрал наган в бардачок. Завел мотор. Хлопнули дверьми.

Сухой наклонился к нему. Попросил опустить стекло. Прогундел в хобот:

– Артем. Не суди людей. Люди не виноваты.

Артем послал ему воздушный поцелуй.

– Пока, дядь Саш. Чао-какао.

Сухой кивнул, отошел. Илья Степанович, ежась, помахал рукой. Больше провожающих не было.

Артем положил руку Ане на коленку. Она накрыла его перчатку своими двумя.

Японка чихнула синим, запела походную и рванула с места – и сразу туда, в волшебный и невероятный город Владивосток, стоящий на теплом шальном океане – через громадную и прекрасную неведомую страну, населенную настоящими живыми людьми.