Одоевский проводил Дмитрия, усадил на диван, и царевич ответил:

– Три неудавшихся покушения, а если считать сход пассажирского с рельс, то четыре.

– И что здесь забавного? – уточнил непривычно серьезный Толстой.

– Забавно, что смерть моя наступит от удара поручнем в спину. Банально и пошло, никакой зрелищности.

Я вцепилась в салфетку и опустила глаза. Если Дмитрий не перенесет путешествия …

Возможно ...  больше не будет жертв – молодых женщин с порезами на ладонях, и ангелу .... не придется кричать.

Но что будет со страной? И что будет со мной? Последняя из Шуваловых, дочь предателя и сестра той, что якобы носила синий огонь… Да, кричать не придется. Это будет тихая смерть.

Кто бы мог подумать, что дар не понадобится… уцелел бы царевич, не держи меня в руках, закрывая от удара собой?

Я медленно расслабила пальцы. Почему он сделал это? Инстинкты? Или ... он спас меня от боли, потому что боль моя должна принадлежать ему одному?   

– Вы испачкались, Мария Михайловна, – заметил Дмитрий. – Переоденьтесь. Дрезина уже подана. Моему ангелу не пристало быть грязным. Даже если ангел этот стоит на пороге смерти.

– Слушаюсь.

Я поднялась на ноги и, поклонившись, вышла в коридор. Мой саквояж, я помнила, стоял в том самом купе, где мы беседовали с княжной. Все мои сменные вещи были красными, и, если собираясь в путешествие, я сочла этот факт забавным, теперь мне не было смешно. Цвета, более не подходящего к случаю, просто не существовало. Однако… выбора не было. Я надела платье и, накинув на плечи накидку, вернулась в салон.

Одоевский отдал распоряжение выходить. Мой черед был за княжной, за мной медик – он должен был ехать с нами. Я подошла к открытой двери и, щурясь, оперлась о крепкую мужскую руку – князь помог мне спуститься. Светлое затянутое плотным серым покрывалом небо ослепляло. Остро пахло солярой и весной.

Алиса выбралась из норы и с удивлением поняла, что в ней даже было своё, особое чудо. Тот самый морфий, заглушающий боль. Я почти забыла о своей собственной болезни. Помимо простуды у меня был неизлечимый недуг – Алексей.

Где ты, сейчас, Алёша? Успел ли к государю? Пытаясь уберечь, ты, сам того не ведая, приговорил меня. Я не ропщу, но знаю, ты станешь винить себя. Много лет наказывая тебя за мои же чувства, я познала что есть жестокость сполна. Я не могу любить тебя, я не могу тебя не любить. Так, может быть, смерть это выход? Хотя бы для одного из нас.

Дмитрий спустился. Несмотря на то, что он опирался на руку Андрея Толстого, царевич держался уверенно, тяжелый взгляд давил. Я поправила капюшон накидки, его высочество шагнул ко мне и сказал:

– Я не знаю, о чем вы думаете, Мария Михайловна. Но запрещаю вам думать об этом.

– И как же вы узнаете, что я нарушила приказ? – я изобразила улыбку.

– По вашему взгляду, – с готовностью ответил царевич. – Я помню его. Именно так вы смотрели на меня при нашей первой встрече.

– Как?

– Как смотрят ангелы на смертных, Мария. Как будто меня нет.  

Слова – всего-то набор звуков, но в устах его высочества они пугают больше приставленного к горлу ножа. Зелень прозрачного взгляда манит, как манит трясина заблудшего путника. Шаг, завязли ноги, два, он по пояс в болотной воде. С каждым движением, с каждым новым вздохом, смерть всё ближе, крики отчаяния только ускорят её.