С обеих сторон дорогу провожали деревья, и солнце догоняло коляску, просачиваясь сквозь ветви. Пели птицы, где-то совсем рядом стучал клювом трудяга-дятел, трещали под копытами сухие ветки, Федор понукал лошадей. Глухо стучали копыта по мягкой земле.

Я увидела их у края дороги – белое поле первых лесных цветов.

– Федор, остановись! – громко выкрикнул князь. – Желаешь размять ноги? – улыбнулся он.

– Желаю, – я не стала лгать.

Милевский знал меня как никто другой.  

 Алексей вышел первым, подхватил меня на руки, помогая спрыгнуть на землю. Я поблагодарила его и подошла к ковру из подснежников. Присела, чувствуя, как касаются рук хрупкие, нежные лепестки. Погладила головку тонкого, как нить, цветка и закрыла глаза, прислушиваясь лесу: птицы пели на разные голоса. 

Я почти дома. Усадьба Шуваловых всего-то в паре деревень в сторону Твери. Заколочены ставни, заперты двери, и зарос мамин сад. Теперь это владения князя.

Засвистел совсем рядом соловей.

– За тобой, – подсказал Алексей. – Надо же, какой смелый.

Я повернула голову – маленький серый комочек сидел нахохлившись почти у самой земли и самозабвенно рассказывал своей паре о чувствах. Неторопливая мелодия то замирала на высокой ноте, то опускалась ниже, и тогда в этой весенней песне любви появлялись щелкающие, словно бы рокочущие звуки.

Вздрогнула земля. Птица испуганно смолкла, и всхрапнули лошади. Небольшой конный отряд догнал наш экипаж.

– Merde!* – сквозь зубы выругался князь. – Как в воду глядел...

(* дерьмо)

Белая лошадь остановилась совсем рядом. Дмитрий спешился, тяжелые кожаные сапоги его громко ударились о землю. Я сорвала цветок и, поднявшись с колен, поклонилась царевичу.

– Bonjour, Alex, – поздоровался он с князем и, не дожидаясь ответа, встал напротив меня.

– Поднимите голову, mademoiselle! – приказал он. – Я хочу видеть ваши глаза.

Я послушалась, прямо встречая тяжелый взгляд.

– Какая приятная и неожиданная встреча, князь, – заявил Дмитрий, улыбаясь лишь мне.

Я видела царевича на портретах, царственный мальчик давно превратился в мужчину и носил усы, совсем как его отец. Но ни одна фотография не в силах была передать той смеси силы, безумия и боли, что таились в прозрачных глазах.

– Представь меня своей спутнице, – распорядился Дмитрий.

– Мария Михайловна, – холодно сказал Алексей. – Мой секретарь.

Солнце скрылось за тучами, поднялся ветер – зашумели кроны деревьев.

– Секретарь … –  задумчиво повторил Дмитрий. Всё это время он продолжал внимательно изучать моё лицо. – И что же привело вас в Москву, господа?

– Дела семейные, – Милевский развел руками.

Дмитрий, наконец, оторвал от меня взгляд, и я разом почувствовала и намокшую в талом снегу обувь, и ледяную удавку шелкового платка.   

– Как это таинственно, – с издевкой заметил царевич. – Мы ведь и есть – ваша семья, дорогой кузен.

Милевский рассмеялся:

– Что вы, никаких тайн.

– Никаких? – вскинулся Дмитрий и вновь впился в меня глазами. – Мне думается, у вашего секретаря тайна имеется, да не одна. Так ведь, Мария Михайловна? Вы ведь служите в архиве полицейского сыска? Так что же вы делаете здесь?