Жрица не отвечала мне несколько минут, а я, трясясь всем телом, стояла перед ней на коленях, пока она смотрела перед собой пустым взглядом.

— О чем ты просишь Духов? — наконец спросила она, заставив меня содрогнуться, ибо нервы были как провода под током.

— Я… — от резкого вдоха облегчения горло подвело, и я закашлялась. — О помощи покарать действительно виновных и позволить вернуться домой остальным.

— Кто станет решать степень вины и определять, какое наказание выбрать?

— Я! Я беру эту ответственность и всю тяжесть греха за возможную ошибку на себя!

— Итак, тебе требуется орудие и отсрочка?

— Да.

— И ты осознаешь, о каком риске нас просишь? Чтобы Дух стал орудием мести и нападения, нужно на время снять оковы, сдерживающие его темную сторону. За это когда-то было непомерно дорого заплачено. Что ты готова отдать взамен?

— Взамен? Но у меня ничего нет, — недоуменно посмотрела я на возвышающуюся надо мной женщину. — Ни вещей, ни ценностей, но если я попаду на «Ковчег», то, может, найдется что-то вам ну…

— Ты не о том думаешь и говоришь. У тебя есть нечто бесценное, и получила ты это здесь.

Я моргнула, все ещё какое-то время не понимая, а потом ужаснулась.

— Вы хотите забрать…

— Не забрать. Ты откажешься от самого дорогого сама, девочка.

— Не-е-ет!! — Отшатнувшись, я упала неуклюже на бок, расшибая локоть, и тут же вскочила, бросившись к жрице со стиснутыми кулаками. — Я не могу отдать Рисве! Вы не заберете его у меня! Это несправедливо, невозможно просто! Это невыносимо жестоко! Что вы за чертовы Духи такие! Как можно так поступать с людьми, ставить перед подобным выбором! Будь вы хоть миллион раз сильны и умны, но вы воистину бессердечны!

Я кричала, давилась рыданиями, кричала снова, надсаживая горло, кажется, большей частью повторяя одно и тоже, но мой мозг все равно заклинило. Однако мои крики не возымели никакого действия. Женщина молча стояла, с непроницаемым выражением лица пережидая мою истерику. А когда я осипла и выдохлась, она отмерла и вздохнула, долго, протяжно и горестно.

— До того, как ты выйдешь отсюда, следует сделать выбор, что тебе дороже и значимей: твой мужчина, любовь, счастье, что даровано вам обоим, или судьбы уже абсолютно чужих людей, которые никогда по-настоящему и не оценят, чего ты ради них лишишься, — и пусть ее голос звучал мягко, с искренним сочувствием, но это нисколько не умаляло жесточайшего смысла сказанного.

Я ощутила себя раздавленной настолько, что мозг опосредованно отметил странность того, что на самом деле все мои кости целы, а не превратились в так режущее все внутри осколочное крошево. Часть сознания оставалась четкой, кристально ясной, прямо как ледяной воздух высоко в горах, там, где он уже непригоден для дыхания, другая же, малодушная, эгоистичная, слабая, билась, причитала, без остановки упрекала меня, повторяя, что лучше было бы не знать ни о чем и жить спокойно, что не мое дело, не моя ответственность, нельзя менять свое единственное на возможное ничто.

— Этот выбор — самая отвратительная вещь, которую мне случалось пережить, — не думая церемониться, заявила жрице, и хоть в груди бесновалась и рвалась целая стихия, алчущая реветь обезумевшим раненым зверем, голос мой едва звучал и предательски прерывался всхлипами и нервной икотой. — Даже когда я раз за разом проходила через издевательства и насилие, это не было так болезненно. И хуже всего то, что и выбора-то никакого нет. Кто предпочтет личное счастье, а не жизни стольких людей, какими бы они ни были? Только чудовище, а я им быть отказываюсь.