Вот, наконец, и Ростопчин со свежими новостями. Павел обнимает его. Ну как там дела? Опасаться нечего, отвечает тот, сын может ехать к изголовью матери. Весь двор ждет его. Павел сажает Ростопчина в свои сани напротив великой княгини Марии Федоровны и велит кучеру гнать побыстрее. Заливаются бубенчики. Цесаревич преображается от восторга. На вершине холма неподалеку от Петербурга он останавливает лошадей, выходит из саней и с искаженным лицом, со слезами на щеках любуется заснеженным пейзажем, застывшим в неестественном лунном свете. «Государь, какая минута для вас!» – шепчет Ростопчин. «Подождите, дорогой, подождите, – отвечает Павел, пожимая ему руку. – Мне сорок два года. Бог мне поспешествовал. Быть может, даст мне сил и ума, чтобы смог я выдержать сан, мне Им уготованный. Будем надеяться на милость Его!»

Едут дальше. По мере приближения к Санкт-Петербургу Павел все более убеждается, что час реванша пробил. После стольких лет жизни в качестве нелюбимого сына он познает наконец блеск могущества. Лишь бы какой-нибудь случай в последнюю минуту не помешал ходу событий. От такой властной мамаши, как Екатерина, всего можно ожидать. Даже умирая, она внушает страх. Он велит ехать прямо в Зимний дворец.

Войдя туда около восьми тридцати вечера, он сразу понимает, что дела обстоят хорошо. Все высокопоставленные сановники выстроились в ряд и отвешивают ему земной поклон. Платон Зубов, превратившийся в петрушку, и вице-канцлер Безбородко, дрожащий за свое место, бухаются перед Павлом на колени. Он поднимает и обнимает их, проходит через толпу придворных, бормочущих вслед ему благословения, входит в спальню умирающей, бросает холодный взгляд на раздувшееся, искаженное лицо в пятнах, падает ниц у ее ног, затем встает и обращается к собравшимся врачам. По их мнению, кончина близка. Павел приказывает позвать архиепископа Гавриила для соборования.

Павел входит в кабинет по соседству со спальней, и туда по одному начинают заходить посетители. Там готовится будущее. Вице-канцлер Безбородко умоляет Ростопчина замолвить слово о нем перед будущим хозяином России. Цесаревичи Константин и Александр подходят к отцу с почтением, очень ему понравившимся. Оба – в прусской форме гатчинских батальонов; они знают, как угодить отцу. При жизни императрицы они никогда не решились бы прийти во дворец в такой одежде. Теперь ясно: Александр отрекся от престола. Он не позовет гвардию на помощь, чтобы отстоять свои права. Этот мундир из грубого зеленого сукна лучше всяких словесных заявлений гарантирует его повиновение. Однако за стеной Екатерина все еще борется со смертью. Она все еще цепляется за Россию. Отзвуки ее глухого прерывистого хрипа смешиваются с разговорами тех, кто в двух шагах от нее обдумывает будущее. Ночь проходит в обстановке тревожной неуверенности и мрачного нетерпения.

Утром 6(17) ноября 1796 года императрица все еще жива. Лицо ее, по свидетельству Ростопчина, постоянно меняет оттенки цвета, от мертвенно-бледного до красного и даже лилового: «То кровь приливала к лицу ее, искажая лицо, то отхлынивала, и черты принимали привычный естественный вид. Время от времени доктор Роджерсон, или лакей Зотов, или горничная Перекузикина подходят к больной поправить подушки и вытереть розоватую пену, вытекающую изо рта. Платон Зубов отсутствующим взглядом следит за их движениями. По свидетельству очевидцев, он выглядит как человек „в крайней степени отчаяния“. Опасаются за его рассудок. Перекузикина громко плачет и ходит, ходит вокруг кровати хозяйки, „словно ждет ее пробуждения“».