Узнав в начале 1793 года о смерти Людовика XVI, Екатерина испытывает столь сильное потрясение, что врачи опасаются за ее здоровье. Идея монархического устройства ей так дорога, что она не может без содрогания перенести позорный конец французского монарха на гильотине. Это ее, Екатерину, оскорбляет толпа, это на ее, Екатеринину шею, падает тяжелый нож. «Получив известие о преступной казни короля Франции, – пишет Храповицкий, – Ее величество слегла в постель, заболев от горя. Слава Богу, сегодня ей лучше. Она говорила мне о варварстве французов, о явной незаконности подсчета голосов (тех, кто высказался за приговор королю): „Это вопиющая несправедливость, даже по отношению к частному лицу… Равенство – это чудовище, захотевшее стать королем“».

С этого момента Екатерина ощетинилась всеми своими иголками. Ее резкие высказывания заставляют трепетать Женэ. В устах императрицы Лафайет становится «дураком великим», Париж – «прибежищем бандитов», а революционеры «мерзавцами». «Надо истребить самое название французов». Для нее столицей Франции становится не Париж, а Кобленц, главный штаб эмигрантов. Она аннулирует торговый договор, заключенный с Сегюром во время путешествия в Крым; запрещает французским кораблям заходить в русские порты; рвет дипломатические отношения с Францией и высылает из России нежелательного Женэ. «Говорят, – пишет она Гримму, – что он выехал из Петербурга в красном шерстяном колпаке на голове. Это настолько глупо, что я рассмеялась, узнав об этом». Наконец, она издает указ, предписывающий всем проживающим в России французам подписать под страхом немедленной высылки составленную в резких выражениях клятву: «Я, нижеподписавшийся, клянусь перед всемогущим Богом и на святом Евангелии, что никогда, ни делом, ни помыслом, не примыкал к безбожным и крамольным принципам, исповедуемым ныне во Франции, я рассматриваю правительство, там установленное, результатом узурпации и нарушением всех законов, а смерть христианнейшего короля Людовика XVI как акт гнуснейшего злодейства… Поэтому, пользуясь надежным убежищем, которое Ее Императорское Величество государыня всероссийская соизволила мне предоставить в своих землях, я обещаю там жить, строго следуя святой вере, в которой я рожден, и, неукоснительно подчиняясь установленным Ее Величеством законам, прервать всякие сношения с французами, которые признают современное чудовищное правление во Франции, и возобновить эти связи лишь тогда, когда по восстановлении законной власти я получу на то формальное разрешение Ее Императорского Величества».

Екатерина не сомневается в восстановлении самодержавия после стольких кровавых беспорядков и принятия столь нелепых законов. Проявляя незаурядный дар предвидения, она пишет в 1794 году: «Если Франция уцелеет, она станет сильной, как никогда до сих пор… Ей только нужен высший человек, превосходящий современников, превосходящий, может быть, целый век. Родился ли он уже?.. Придет ли он? Все зависит от этого!» «Высший человек» уже родился. В Аяччо, в 1769 году. Ему двадцать четыре года, и он только что прославился при осаде Тулона.