На границе каждой области императрицу встречает генерал-губернатор и сопровождает ее затем во время всего проезда по своей территории. Она проводит день-два в каждом из главных городов. Собравшиеся толпы народа на коленях приветствуют Екатерину. Ее появление кажется чудом всем этим людям, привыкшим думать о ней как о чем-то нереальном, всемогущем и недостижимом. Для них она – Царица Небесная, спустившаяся на землю.

9 февраля 1787 года кортеж достигает Киева. Там, в ожидании весны, Екатерина останавливается на отдых. Посланцы всех стран прибывают туда, чтобы приветствовать императрицу. Она даже принимает прибывших с богатыми дарами китайских, персидских, индийских и татарских знатных послов. Сегюр пишет: «Перед нашим удивленным взором представали одновременно пышный двор, властительная императрица, богатая и воинственная шляхта, гордые и блистательные князья и знатные особы, бородатые купцы в длинных кафтанах, офицеры всех родов войск, знаменитые донские казаки в богатых азиатских одеждах, татары, когда-то покорившие Россию, а теперь смиренно склонившиеся под властью женщины и христианки, грузинский князь, несущий к подножию трона Екатерины дары Фазиса,[137] Колхиды. Множество посланцев от бесчисленных киргизских племен и, наконец, дикие калмыки, выглядевшие точь-в-точь как те гунны, чьи скуластые лица внушали Европе такой же ужас, как и меч их жестокого повелителя Аттилы». Всех приехавших селили и кормили за счет Ее величества. «Она запретила нам за что-либо платить», – с благодарностью отмечает Сегюр в своих записках.

Любопытно, что Потемкин, подлинный творец всего этого великолепия, разместив гостей во дворцах, сам уединяется в Киево-Печерской лавре. Тот, кто хочет засвидетельствовать ему свое почтение, должен покидать оживленное светское общество, окружавшее императрицу, и посещать Потемкина в лавре, погружаясь в атмосферу спокойствия и благочестия.

«Казалось, что вы присутствуете там на приеме у константинопольского, багдадского или каирского визиря, – пишет Сегюр, – такая там царит тишина и атмосфера какого-то страха. То ли в силу природной распущенности, то ли из-за выставляемой напоказ гордыни, которую он считал полезной и уместной, но этот могущественный и привередливый фаворит Екатерины, несколько раз показавшись в парадной маршальской форме, усыпанной орденами и брильянтовыми наградами, обшитой кружевами и узорами, тщательно причесанный, завитой и напомаженный не хуже, чем кто-либо из наших прежних придворных льстецов, теперь чаще всего был в простом халате, с голой шеей, неприкрытыми ногами в широких туфлях, с прилипшими и плохо причесанными волосами; он лежал, лениво растянувшись на широком диване, в окружении толпы офицеров и самых влиятельных сановников империи, лишь изредка приглашая кого-нибудь из них присесть… Он никого и ничего не стеснялся – и все-таки выпавшая на его долю удача утомляла и подавляла его, человека ненасытного в своих страстях, в стремлении к власти и роскоши, желавшего познать всю славу мира… Этого человека можно было сделать богатым и могущественным, но сделать из него человека счастливого было невозможно».