Наблюдая такую перемену в настроениях моих спутников, я в один прекрасный день понял, что, по мере того как мы приближались к цели, мы перешли от состояния умиротворенности длительным морским путешествием к предчувствию того, что должно произойти. Я представлял себе, что это волнение охватило и весь экипаж корабля: офицеры и матросы казались еще более сосредоточенными, чем раньше, а я даже не ожидал, что такое возможно.

Сам я тоже стал мрачным, как и все остальные. То ли это настроение пришло ко мне от тех, кто меня окружал, то ли от моих собственных воспоминаний о первом вояже, или было порождено естественным страхом, предвкушением опасных обстоятельств, я не мог бы с уверенностью сказать. И тем не менее, каким бы унылым ни стало настроение на корабле, я не переставал думать о том, как приятно плыть на судне, где нет мятежа. Эта «Испаньола», в отличие от пораженного бунтом судна сквайра Трелони, подходившего к острову столько лет тому назад, послушно и споро шла с попутным ветром.

Поздним знойным вечером, когда над «Испаньолой», то высоко взлетая, то падая вниз, закружились морские птицы, мистер Колл пригласил дядюшку Амброуза, Грейс Ричардсон и меня посетить капитана Рида. Я пошел позже всех и оказался последним в узком пространстве сходного трапа. Мы ждали в молчании, обмахиваясь – кто рукой, кто платком, – чтобы ощутить хоть какую-то прохладу.

По трапу, проскользнув мимо нас, спустился боцман Нунсток. Вежливо нас приветствовав, он уважительно постучал в дверь капитанской каюты и вошел туда, закрыв за собою дверь. Мы обменялись вопрошающими взглядами, но нам не пришлось долго ждать. Снова появился Нунсток и со всяческими изъявлениями вежливости пригласил войти и поздороваться с капитаном.

Капитан Рид поднялся от стола, на котором были разложены навигационные карты; за его спиной стояли мистер Колл и Нунсток. Он пригласил нас сесть, указав каждому его место. Нунсток подал напитки. Пока он не закончил обслуживать нас, все молчали. Затем капитан Рид изложил свое дело.

– Мадам, доктор, джентльмены…

Он явно родился стариком, этот наш капитан; мне не удалось разглядеть в нем ни следа того мальчишки, каким он был когда-то; думаю, в школе он был серьезным и даже неистовым в учебе. Впервые я обнаружил у него какой-то странный дефект глаз: когда он произносил речь, глаза у него чуть-чуть косили. Почти незаметно, так что мне долго не удавалось разглядеть, какой именно глаз у него косит. Кроме того, у меня создалось впечатление, что, когда он бывал не так напряжен, глаза его глядели нормально. Руки капитана спокойно лежали на картах. Меня поразила прямо-таки девичья мягкость и белизна кистей и даже костяшек пальцев у этого столь жесткого человека. Он слегка откашлялся.

– Когда все мы отправились в это плавание, я заверил вас, что попрошу сообщить мне более подробные сведения, как только, по условиям путешествия, это станет необходимым. Вот сейчас это стало необходимым.

У него была неприятная манера резко обрывать свою речь, оставляя слушателей в ожидании продолжения.