Он просиял. И надо сказать, что из всех нас он выглядел менее всего утомленным: на самом деле можно было бы подумать, что он отправился в Южные моря, чтобы поправить здоровье.

Практические подробности нашего плавания домой изложить нетрудно, хотя здесь было много печального. После схватки капитан Рид распорядился, чтобы тела убитых зашили в парусину в соответствии с морскими традициями, и, прочитав отходную по усопшим на море, он осуществил массовое захоронение тел в водную могилу: Молтби, Тейт, Генри Иган, краснолицый пьяница, погибшие «джентльмены» и многие другие, чьих имен я никогда не слышал. Капитан помолился и за горбуна – Распена, как мне показалось, с чуть заметным раздражением. Ему помогал тощий секретарь Молтби, прочитавший несколько молитв по-французски. Он, этот секретарь, обратился к капитану с официальной просьбой спустить его на берег при первом удобном случае, и капитан пообещал его просьбу рассмотреть.

Мне снова стал прислуживать Вэйл. Я заболел – не тяжело, но достаточно серьезно, чтобы слечь в постель в лихорадке, продлившейся три дня. Вэйл сообщал мне о том, что происходит на судне, включая и рассказы о спорах между капитаном Ридом и Сильвером. Меня смешила сама суть этих споров.

Кристмас, наш кот из гостиницы «Адмирал Бенбоу», стал испытывать к попугаю Сильвера смертоубийственный интерес, и кэп Флинт то и дело верещал на весь корабль, раздражая капитана Рида. Я же втайне аплодировал Кристмасу – он ведь на моей стороне, думал я. Кроме того, капитан Рид не разрешал Сильверу запереть Кристмаса где-нибудь подальше, возражая, что Долговязому Джону должно быть лучше других известно, что кот на корабле приносит удачу.

Однако, как я полагал, у них была и другая причина для разногласий. Сильвер использовал тактику замещения: мы ведь вели черный бриг на буксире, а именно он, по моему мнению, и был для Сильвера истинной целью переговоров.

Когда я почувствовал себя лучше, я отыскал доктора Баллантайна. Он ежедневно занимался ранеными, которые были уже вне опасности. Еще более усердно он ухаживал за тремя нашими людьми, теми, кого я привез с острова. Нунсток быстрее двух других пошел на поправку, Бен все еще вызывал беспокойство, а Джеффериз так и не пришел в себя. Суждение Сильвера снова оказалось верным.

Доктор дни и ночи проводил у постели Джеффериза. Сначала я подумал, что он так старается, потому что Джеффериз – человек одной с ним профессии. Потом я увидел, как он относится к другим пациентам: его чуткость и неизменная заботливость заставили меня отказаться от этой мысли; впрочем, правильно было бы отметить, что он проявлял большую озабоченность состоянием Джеффериза.

В конце концов он его все-таки потерял. Я был с ним. Это случилось в середине дня. Доктор устроил в своей каюте подвесную койку (больничка для большинства других была устроена в кубрике), и мы стояли там, глядя на Джеффериза, который под конец на миг чуть повернулся – это было почти единственное движение, какое он сделал за все это время. Его лицо с уже побледневшими следами побоев напряглось, как у человека, пытающегося разрешить какую-то загадку, из уголка рта протянулась струйка слюны. Доктор Баллантайн отер ее, Джеффериз вздохнул и испустил дух.