А они уже с Михаилом Семёновичем говорили о спектакле «Дядюшкин сон» и не знали, кого назначить красавицей Зинаидой. И Михаил Семёнович дал совет: «Да возьмите Талызину, она вам всё сделает хорошо!» И Ирина Сергеевна сказала: «Талызина когда хочет – она красивая, а когда не захочет – она некрасивая».
Так счастливо вышло, что она в моей хулиганке Людоед очке разглядела героиню Достоевского! Она дала мне Зинаиду в «Дядюшкином сне». Я получила настоящую роль, большую, классическую, о которой даже не мечтала. И начались мои хождения по мукам, потому что мою мать в спектакле играла Фаина Раневская.
Она поначалу невзлюбила меня. Не то чтобы уж совсем гнобила, но относилась плохо. А потом полюбила. У Фаины Георгиевны был очень трудный характер. Это сейчас она возведена на пьедестал.
Из-за Фаины Георгиевны однажды на репетиции «Дядюшкина сна» Ирину Сергеевну Анисимову-Вульф отвезли в больницу с воспалением лёгких на нервной почве. Фуфа – так называли Раневскую в театре – могла довести кого угодно! А ведь Ирина Сергеевна, дочь Павлы Леонтьевны Вульф, была для Раневской всем. Это к старости Фаина Георгиевна стала более терпимой и благодарной.
Как-то на репетиции она веером ударила по голове Юрия Александровича Завадского, коротко так, по лысине «бамс»! Я не присутствовала при этом инциденте, но в анналах театра это есть.
Они с Завадским были антиподами. Юрий Александрович – эстет, спокойный, иногда даже флегматичный, а Фаина Георгиевна отличалась безумным темпераментом, она вспыхивала как свеча. После того случая на репетиции, когда веер был использован не по назначению, Завадский бросил свои карандаши и вышел. Фаине Георгиевне пришлось уйти из театра.
Она считала Юрия Александровича бессердечным человеком и не любила его. Она мне рассказывала историю, как они были на гастролях где-то в Донецке. Стояла жара, в горячем воздухе висела угольная пыль, и Фаине стало нехорошо. Она попросила по пути заехать в поликлинику, чтобы сделать кардиограмму. Завадский остался ждать в машине. Врач сказал Раневской, что у неё стенокардия. Она, конечно, расстроилась, все эмоции были на лице. В машине Завадский спросил: «Что сказал врач?» Фаина назвала диагноз. Юрий Александрович помолчал, а потом вдруг запел: «Стенокардиии-и-и-ия, стенокардиии-и-и-я!» «У него нет сердца!» – сказала мне Раневская.
Фаина Георгиевна вернулась в театр в 1963 году. Она появилась через год или два после меня: поругалась в Пушкинском театре и перешла к нам. И для неё ставился спектакль. У неё талант был большой, и она всех мерила со своего уровня. Она иначе не могла. Ей все плохо играли. Увидев меня, она сказала: «Боже, какая некрасивая!» Мне это, конечно, передали. А я зажалась, как бобик, не разжималась вообще.
Однажды я заболела гриппом, и моя мама, простая женщина, предложила народное средство: «Валя, давай чеснок ешь, тогда быстро поправишься!» Я пришла в ужас: «Мама, какой чеснок! У меня репетиция!» Но мама всё-таки поступила по-своему: положила чеснок в котлеты. На репетиции я произнесла свою реплику: «Маменька!» Фаина Георгиевна, уловив чесночный запах, отшатнулась: «Ой, это ужасно!» Всё, я зажалась окончательно.