Кроме тезок, у Перуна были и носившие другие имена подобия-близнецы в пантеонах индоевропейских народов. Это Зевс эллинов, Юпитер римлян, Таранис кельтов-галлов, Веретрагна иранцев, Доннар германцев, Тунор англосаксов и Тор скандинавов. В их культах очень много общего. Доннар, Тор, Таранис на языках народов, почитавших этих Богов (или все же вернее сказать – этого Бога?) обозначало гром. По-русски гром назывался перуном еще во времена Алексея Михайловича. По-белорусски, по-польски, по-словацки имя Бога переводится как гром, молния. Так что и эти Боги – тезки русского Громовержца. Почитание Громовержца оставило след в названии местностей и личных именах по всему славянскому миру. В Истрии, Далмации, Боснии распространено название «Перунов връх» – връх на сербохорватском – гора (а горой там называют лес). В Сербии есть долина Перин, гора Перуни и село Перуня. В Болгарии гора Перушица («Перушице» назван древний Бог в одной из Новгородских летописей). В Болгарии, кроме того, существует предание о некоем попе, пытавшемся с крестом в руках изгнать Громовержца с его капища. Перун в ответ открыл и низверг на надоедливого иерея горное озеро, которое теперь и называется Поповым. В Болгарии распространены личные имена Перун, Парун (мужские), Перуна, Перуница, Перуника (женские). В Македонии Перуница и Перун употреблялись как имена людей. А у сербов и хорват Перунико – мужское имя (на Руси тоже, кстати, известен казак Перунко[44]). В Польше есть Перунова гора, Перунка, Перунов мост, селения Перунце, Перунувек.

Именно в честь Перуна, судя по всему, совершал в болгарском городе Доростоле торжественные жертвоприношения великий князь русский, Святослав Игоревич, по сообщению византийца Льва Диакона. Дело в том, что обряды эти происходили 20 июля 971 года, а именно этот день в традиции русского «народного православия» стал днем празднования Громовика Ильи. Наверно, иудео-христианское имя «пророка» стоит взять в кавычки, ибо и представления о нем его почитателей из русской деревни, и само его почитание имели очень мало общего с христианскими. Русскому крестьянину не было ровно никакого дела до древнего иудея, фанатика культа ревнивого племенного божка, убивавшего собственных соплеменников за почитание чужих кумиров. Иной мужичок из какого-нибудь Ильинского прихода еще бы и обиделся смертно, намекни ему кто, что «Илья-пророк» был евреем. В его сознании «Илья» был рослым богатырем, в колеснице или на белом коне несущимся по небесам и разящим стрелами нечисть – а то и нечестивых или попросту непочтительных к нему (в частности, пашущих или косящих сено в его день) людей. При этом, как и положено Языческому Божеству, «Илья» мог покарать не только самого святотатца, но и его общину (в древности, конечно, род), во избежание чего еще в начале XX века на мужика, вышедшего пахать в день Громовника, накидывались разом все односельчане, били, отнимали сбрую – и пропивали ее в честь «Ильи». В день Громовержца русские православные мужички почитали грозного «святого» не столько свечечкой и смиренной молитвой, сколько пиром, к которому, как и их предки во времена Юстиниана, закалывали откормленного в складчину всей деревней «ильинского» быка, на худой конец – барана. Потом следовала буйная пляска – «попляшу святому Илье!». Христианских вероучителей подобное «смешение стилей» не радовало.