Вполне вероятно, что и в рассказах агентов Зарин многое напутал, приукрасил и переврал. Однако проверить их подлинность мы не можем. Леонид Константинович Петровский начинал свою розыскную деятельность агентом, а до этого успел послужить в армии унтер-офицером. Поэтому эти рассказы мы поместили в раздел, посвященный ему.
С ОПАСНОСТЬЮ ДЛЯ ЖИЗНИ
– Случалось ли вам когда-нибудь рисковать жизнью? – спросил я мелкого агента из отставных унтер-офицеров.
– То есть как это?
– Ну, при каких-нибудь арестах, – пояснил я, – не было на вас покушений? Ведь арестованный мог быть и с ножом, и с револьвером.
– И очень даже просто.
– Ну, вот с вами лично было что-нибудь такое, опасное…
– Так, то есть, что убить могли?
– Да!
Он подумал, почесал нос и ответил:
– Так, чтобы напасть на меня, не нападали, а два раза было, что могли убить. Это точно…
– Можете рассказать? – спросил я.
– Отчего же. Видите ли, первый раз было, когда мы воровской притон накрыли…
И он рассказал:
Один мелкий воришка, обиженный, вероятно, в делёжке, пришёл к нам и указал на воровской притон, содержимый старым вором-подводчиком. Это особый тип. Подводчик бродит по городу, намечает квартиры, которые можно обворовать, и собирает все нужные сведения: кто живёт, есть ли мужчины, когда уходят хозяева, когда прислуга, есть ли у неё любовник. Словом, – всё. И когда приходит к подводчику вор за работой, тот указывает ему, где, как и что. Понятно, за процент. Так вот, на такого подводчика и указал этот вор. Расследовать дело и произвести аресты назначили меня и еще троих агентов. Мы взялись за работу. Это было за Нарвской заставой. По шоссе, почти на пустыре, стоял домик в шесть окон. В нём-то и жил подводчик с женою. У них собирались воры, шли на работу, и у них же делились награбленным. Поначалу мы ходили вокруг да около и всё высматривали. Сам был колоссальный мужчина. Прямо, можно сказать, богатырь. Сама-то тоже ражая[202] баба. Понятно, арестовать всю шайку сразу нечего было и думать. Мы и составили план: бессменно днём и ночью следить за всеми приходящими в этот дом и арестовывать их поодиночке. Для этого мы разделились на две смены: я и товарищ – от 12 дня до 12 ночи, а двое других от 12 ночи до 12 дня. Пойдут, положим, двое в домишко. Мы ждём. Посидят, выйдут. Сейчас один из нас за ними. И идёт, пока они не расстанутся. Тогда за кем-нибудь одним. Дошёл до постового городового: стой! Забирай! – и его – марш в сыскное. Работа была страх трудная. Продежурить 12 часов, да так, чтобы никто не обратил внимания, да во всякую погоду – это очень тяжело. Нарядишься мастеровым или мужичонкой прикинешься пьяным, а сам боишься – вдруг да те догадаются, – тогда капут! Затеют как бы ненароком ссору и за милую душу проломят голову. Однако делать нечего. Работаем мы так неделю, другую, и что ни день, то один или два человека, и все, оказывается, уже у нас побывавшие. Травленные! Человек 12 так переловили. Наконец видим – в домишке что-то неспокойно. Оно и понятно. Что ни день, всё людей к нему меньше идёт. Только однажды целый день мы прождали – и никого! Значит, всех переловили. Смотрим, этак часов уже в 10 выходит сам хозяин. Воротник поднял, шапку надвинул, в руке палка и зашагал. Верно, справки наводить. Мой товарищ – за ним, а я остался у домишка. Хожу и сторожу. Время идёт да идёт. Вот я и думаю: что мне теперь сторожить? Дело, можно сказать, конченное. Пойду в дом, там одна баба. Заарестую её, дом запру и делу конец! Подумал так и прямо в дом. Вошёл в тёмные сени, взялся за дверь, а она заперта. От арестованных я уже знал сигнал и сейчас два раза кулаком ударил, подождал, и в третий. Из-за двери спрашивают: кто? Я отвечаю, как у них: отворяй, тётка! Свои. Она отперла, я и вошёл. Большая кухня с печью, большой стол, лавки и табуреты. Сама у печки лучину щепит. Стоит ко мне спиною нагнувшись, – так-то удобно, – и спрашивает: