Волков не был бы самим собой, если бы сразу не начал считать:

«В мешке тысяч пятьдесят серебром, солдатам с третьего ряда и дальше по три талера, первые два ряда доппельзолдеры, человек сто или даже двести, пусть пять монет каждому, стрелкам и арбалетчикам по три талера на человека, кавалеристам десять, да нет же, возьмем хороших, пятнадцать монет на человека, телеги, шестьдесят штук, двадцать у меня уже есть, кони, сто пятьдесят голов, сорок у меня уже есть, офицеры, саперы, барабанщики, врачи, повара».

Даже делая большие округления, даже беря цены по максимуму, у него в кармане оставалось… Триста-четыреста гульденов чистой прибыли?

Весьма недурные деньги. Весьма. И еще патент полковника. Да, он был им очень, очень нужен. И значит:

— Нет, жид, и рад бы, и все ты сделал правильно, и патент полковничий меня очень прельщает, но я уже веду войну, понимаешь. Как? Как я брошу свой удел? Уеду и уже в мае здесь будут горцы, они устроят здесь мне полную пустыню.

Тут уже купец побледнел, затряс бороденкой, не ожидал он видно такого и, срываясь на петушиный крик, заговорил резко:

— Да, разуй ты глаза рыцарь! Ты живешь в пустыне, придут горцы, так они разве что поплачут над твоей нищетой, лачугу твою сожгут, пристань с сараями на берегу? Так то гроши все стоит, тебе же больше предлагают. Многократно больше, а справишься так, еще и добычи возьмешь хорошей, мужики-то грабили два года. А не справишься, у тебя золота вдоволь останется, чтобы все тут отстроить заново.

«Ишь ты как закукарекал, видно я и вправду вам нужен, купчишки».

— Нет, сказал, не брошу свой удел во время войны, замирюсь с горцами, так дам знать.

«Хотя у меня уже и так есть дела, на то время, когда с горцами покончу или они со мной».

А купец тут и успокоился, вздохнул, отхлебнул вина, по-старчески пожевал губами и сказал в задумчивости:

— Дам еще сто шестьдесят эгемских крон, это мои личные деньги, больше уже ничего не будет: нет — так нет.

«Вот видно мы и дошли до предела».

Он ничего не сказал, а лишь показал жестом купцу: ну, доставай свои эгемские кроны, будем считать. Все будем считать.

Наум Коэн выложил большой кошель перед ним, и Волков взялся считать аккуратные монеты, отчеканенные в восточном королевстве. Все было верно, монет было сто шестьдесят. Тогда он снова собрал их в кошель и велел слугам принести сверху его заветный сундук. Как это было сделано, он стал считать гульдены из огромного мешка. Патент, конечно, вещь удивительная, и мысль о том, что он теперь имперский полковник весьма будоражила кровь, но золото… Золото — это отдельное удовольствие. Того золота, что у него должно было остаться после похода, с лихвой хватило бы на несколько лет жизни. И черт с ним с этим его домом, с часовней в честь убиенного монаха, с недостроенной церковью и с причалами у Амбаров, пусть горцы придут и все это сожгут, пока его не будет. Возможно, что так даже будет лучше, может они сочтут себя отомщенными и можно будет с ними завести речь о мире. А потом он уже все отстроит по новой, будет еще лучше.

И так радостно было у него на душе от позвякивания денег и полковничьего патента, что совсем он позабыл про гостя, хоть тот сидел в двух шагах от него. А гость про себя и напомнил: