– Иногда за ними приходят, чтобы забрать обратно. Но это такая же редкость, как и его помощь… Знаешь, даже если бы я мог забрать его тогда, я бы не стал… Потому что знал: ты смиришься с потерей нерождённого; но без рассуждения придёшь за ним после того, как он станет для тебя самым дорогим. Если ожидание может дать двойную выгоду, я предпочитаю ждать. Все, кто добровольно заходит ко мне, становятся моими. Ты – пришёл сам.

– Ты же сказал, что я могу забрать его, – с ненавистью проговорил Камский. – Что всё получится…

– Я сказал: «Если очень хочешь – всё получится», – поправила тьма. – Или ты уже сдался? Иди, ещё совсем чуть-чуть.

– Убери детей…

– Не могу. Это их единственное право здесь: когда за кем-нибудь из них приходят, остальные решают – как быть…

– Убери!

– За большинством уже некому вернуться…

– Убери, тварь!

– …а, ты знаешь, что такое детская жестокость в сочетании с безнадёжностью?

– Убери!!!

– Если им суждено оставаться здесь, то они никому и никогда не позволят уйти. Так для них выглядит справедливость.

– Убери, прошу…

– Ты можешь уйти сам, без сына. Они разрешат. Осталась минута, думай… Не перешагнёшь порог до её окончания – останешься здесь навсегда.

Константин бросился вперёд, сосредоточившись только на одном: не упасть. Тараном прошиб несколько первых рядов, остервенело попёр к двери. Безжалостно пинаясь, качая корпусом, не давая ухватиться за одежду. Вместе с Женькой они весили центнер с третью. Главное было – не сбавлять напора, рваться вперёд, к свету…

Взгляд невольно выхватывал из сутолоки отдельные лица. Не похожие друга на друга, но одинаково искажённые злобой и ненавистью к людям, которые осмелились напомнить, что где-то есть другой мир, без страха и боли…

Он пробился больше чем наполовину, и – завяз. Детские тела нахлынули со всех сторон, сдавили, начали оттеснять назад.

Женька обречённо скулил в ухо. Камский сделал ещё один рывок, запнулся, упал на колено. В следующую секунду Константину показалось, что его хотят разорвать на части: детские руки хватали за одежду, волосы, уши, тянули в разные стороны…

Почти сразу его окончательно сбили с ног, куда-то поволокли. Звуки и запахи внезапно исчезли, вокруг стояла жуткая, невозможная тишина. Потом её ненадолго спугнул хлопок закрывшейся в отдалении двери…

Камский намертво прижал к себе сына и держал, держал, даже не допуская мысли – отпустить…

Монстр с множеством детских лиц тащил Константина и Женьку всё дальше.

Во тьму.

«…боль правит в этом мире», – Инна с трудом задавила желание проорать продолжение чернушной считалки на весь вагон электрички, переполошив редких попутчиков.

Голос, поселившийся в голове с полчаса назад и постоянно декламирующий жутковатый стишок, был даже не отрешённым: неживым. От него не получалось избавиться или хотя бы ненадолго заглушить. Он напрочь вытеснил другие мысли, оставив только связанные с ним эмоции: смятение и непонимание в первые минуты, укореняющееся раздражение – следом. Теперь Инна испытывала нарастающую злость, имеющую все шансы превратиться в нечто большее и пугающее.