– Хорошо, мэм, – говорю я и вкладываю пленку обратно в конверт, а конверт в капсулу. – Спасибо, что уделили мне время.

– Ничего.

Она провожает меня до дверей и машет на прощание.

– Осторожней на ступеньках. Ваш друг тут споткнулся и разбил себе лицо.

Зеленая площадь уже заполнилась народом. Я забираю велосипед и еду к дому, а бодрые звуки парада гаснут за спиной, превращаются в треньканье музыкальной шкатулки и вовсе смолкают.

Я еду по обочине трассы I-90, ветер забирается в рукава и штанины, редкие грузовики и служебные автомобили обдают меня струей воздуха. С прошлой пятницы, после довольно сложной процедуры в Белом доме, отменена почтовая доставка, но частные компании еще развозят посылки, и федералы ездят по своим делам в сопровождении вооруженной охраны.

Я принял досрочную отставку с пенсией в восемьдесят пять процентов жалованья. В общей сложности я отслужил один год, три месяца и десять дней в патруле и три месяца, двадцать дней в должности детектива.

Я качу дальше, выезжаю на середину трассы I-90, еду по двойной сплошной.

Нельзя слишком много задумываться о том, что будет дальше, право, нельзя.

Домой я попадаю только поздно ночью. Она ждет меня, сидит на перевернутом молочном ящике из тех, что я держу на крыльце вместо стульев. Она – моя маленькая сестричка в длинной юбке и легкой джинсовой курточке. От нее сильно и горько пахнет «Америкэн спиритс». Гудини недобро поглядывает на нее из-за другого ящика, скалит зубы, дрожит и воображает себя невидимкой.

– Ох ты господи! – выговариваю я, бросаясь к ней. Велосипед падает на землю под ступеньками, а мы обнимаемся и смеемся. Я прижимаю ее голову к груди.

– Ты совсем чокнутая, – говорю я, когда мы отпускаем друг друга.

– Прости, Ген. Мне правда жаль, – отвечает она.

Больше ей не нужно ничего говорить – такого признания мне вполне достаточно. Она с самого начала знала, что делает, когда со слезами умоляла меня вызволить муженька.

– Ясно. Честно говоря, я впечатлен твоей хитростью. Ты играла на мне – как там говорил папа? – как на гобое. Или на чем там?

– Не знаю, Генри.

– Как же не знаешь? Что-то про гобой – это из Бонобо и…

– Мне было всего шесть лет, Генри. Не запомнила никаких поговорок.

Она бросает с крыльца окурок и вытаскивает новую сигарету. Я машинально морщусь – слишком много куришь! – а она машинально закатывает глаза – не разыгрывай папочку! Все это по привычке. Гудини робко тявкает и высовывает мордочку из-под ящика. По словам Макконнелл, это бишон фризе, но я так и считаю его пуделем.

– Ну хорошо, однако надо было мне сказать. Что тебе требовалось узнать? Какие сведения я, сам того не зная, раздобыл для тебя, пробравшись на гауптвахту нацгвардии?

– Где-то в стране идет тайное строительство, – медленно начинает Нико, отворачивая лицо. – Место выбрали такое, что сразу не подумаешь. Мы сузили круг поисков и теперь ищем невинное с виду местечко, где разворачивается проект.

– Кто это – «мы»?

– Я не могу сказать. Но по нашим сведениям…

– Откуда сведения?

– Не могу сказать.

– Брось, Нико!

Я словно оказался в Сумеречной зоне. Спорю с сестренкой, как мы спорили когда-то за последнюю конфету. Или как тогда, когда она собиралась погонять на дедовой машине. На этот раз предмет спора – гигантский геополитический заговор.