У дверей стоял наполовину заполненный мусорный мешок. Направленный вниз фонарик высветил брошюры и прочие бумаги. Надо не забыть захватить при выходе — уж если отец решил что-то выбросить, значит, это действительно хлам. Аксель хранил все, мать называла это болезнью.
Гардеробная у отца была во всю стену кабинета — самая вместительная во всем доме. Кипы бумаги, журналы, папки, брошюры, читательские письма, вырезки из газет, коробки. Настоящий кавардак, в котором не разобраться даже тому, кто его устроил. Уйдет не одна неделя на то, чтобы здесь навести порядок, отсортировать то, что нужно сохранить. Мешок у входа подтверждает, что отец попытался разобрать архив, но успел немного — судя по размерам мешка и тому, что осталось нетронутым.
Вот бы найти здесь неизвестную рукопись. После того как отец стал нобелевским лауреатом, он издал незначительное число книг, которые были положительно оценены критикой, но настоящего восторга не вызвали. Все понимали, что «Тень» — это вершина его творчества, и на этот уровень ему больше ни разу не удалось подняться. Но рукопись, найденная после смерти, даже не будучи шедевром, наверняка принесет приличные деньги.
Ян-Эрик начал бегло просматривать груды бумаг, не понимая, с какого конца лучше подступиться. Заполненные записные книжки, рецензии, письма поклонников, программы встреч с читателями и газетные отклики. Многое из найденного хотелось изучить подробнее, но момент был явно неподходящий. Да, фотографию Герды здесь можно искать не один час. Но тут, в очередной картонной коробке, Ян-Эрик, к собственной радости, увидел среди старых писем несколько снимков. Вернувшись в кабинет, он сдвинул в сторону пишущую машинку шведского производства и водрузил коробку на стол. На старом черно-белом снимке были дедушка и бабушка по отцу, на втором, уже цветном, тоже они, но уже такие, какими он их помнил.
Иногда они приезжали в гости, неизменно нарядные, дед в костюме и галстуке, бабушка в платье. Они перемещались по дому осторожно, словно опасаясь что-нибудь задеть. Их визиты всегда были приурочены к праздникам, и Ян-Эрик еще в детстве замечал, как с их приездом менялся отец. Не веря своим глазам, он смотрел, как отец, внезапно утратив всю свою важность, мечется по дому, демонстрируя высокие награды и дипломы в рамках. А бабушка с дедом рассматривают трофеи во все глаза, но не говорят ни слова. Разве что рамку похвалят. Больше всего им, похоже, нравилось проводить время на кухне с Гердой, которую в эти дни всегда приглашали обедать за семейный стол в гостиную. Яну-Эрику вдруг вспомнился рождественский ужин, праздничный фарфоровый сервиз и белая скатерть, на которую бабушка вдруг пролила свой бокал. Заверения, что не случилось ничего страшного, не помогали — она вся покрылась красными пятнами и отказывалась есть. Пока Герда «случайно» не опрокинула стоявшую на столе полупустую бутылку пива.
Дед и бабушка умерли в середине восьмидесятых, с интервалом в четыре дня, и на их общих похоронах Ян-Эрик единственный раз видел отца плачущим.
Он закрыл коробку крышкой и вернулся в гардеробную, решив начать с другого конца. В углу торцевой стены обнаружился ящик, прикрытый кипой бумаг. Сняв их, он заглянув внутрь. Первым в руки попалось письмо из издательства, написанное в 1976 году. Примерно то время, что ему нужно. Взяв ящик, он снова вернулся в освещенный кабинет.