— Разве я безумен? Поистине, мадам, вы говорите мне об этом при каждой нашей встрече, но нам следовало бы понимать, что теперь мое безумие никому навредить не способно. Особенно той, которая меня забыла!

— Постойте, друг мой! Мы перестаем понимать друг друга! Вспомните, что мы говорим не о королеве, а о Сильви. И я утверждаю, что, объявив ее умершей, вы, наверное, сделали самое важное, но, совершили при этом глупость… К тому же не одна так считаю…

Из белоснежных кружев, в которых прятались восхитительные груди, Мари извлекла письмо сломанной печатью и помахала им перед носом герцога.

— Это еще что такое? — изумленно спроси Франсуа.

— К чему терять время? Вам следовало бы спросить меня, от кого это письмо! Сейчас я скажу в ожидании, пока я вам его прочту, помучайтесь.. Но, ради Бога, сядьте! Очень тягостно смотреть как вы скачете на одной ноге, словно цапля!

Потом Мари, не дожидаясь ответа Франсу, прочла письмо, предварительно упомянув, что пришло оно из Лиона.

«Прежде чем я продолжу свой путь в город дожей, я, дорогая моя подруга, уступаю настоятельной потребности сообщить вам добрую весть, которая, быть может, покажется вам не совсем понятной, но я знаю, что вы невероятно умны и вам, конечно же, не составит труда отыскать кончик этой веревочки. Передайте этому глупцу де Б., что его протеже спрятана не совсем надежно и отнюдь не избавлена от опасности, как он считает. Кроме мук отчаяния, от которых я имел счастье спасти ее жизнь, едва не потеряв при этом свою, глупо вверять столь очаровательное существо женщине, которая, совершенно естественно, склонна его ненавидеть, ибо сама тайно влюблена в этого фанфарона…»

— Клянусь всеми чертями ада! — взревел Франсуа, снова вскочив с кресла так резко, что поскользнулся на протезе и едва не упал. — Я убью этого недоделанного аббата, как только он сунется со своей гнусной рожей во Францию…

— Значит, вы узнали себя? — прощебетала Мари с невинной улыбкой, которая окончательно вывела из себя Бофора.

— Его я тоже узнал, — прошипел он, став из красного фиолетовым. — Писать обо мне подобные гнусности способен лишь один человек: этот жалкий аббат де Гонди, дьявол бы его забрал…

— Перестаньте взывать к мессиру Сатане! Хотите знать продолжение письма?

— Если оно в том же духе…

— Нет. Дальше в нем расточаются любезности мне. Там написано, что было бы гораздо лучше призвать на помощь меня и доверить мне это дело. Там не сказано, что, наверное, еще не поздно поместить эту особу в надежный монастырь, где ее душа, чего нельзя сказать о теле, по крайней мере будет в безопасности…

— В монастырь! — взорвался на этот раз Франсуа. — Отдать мою певчую птичку в монастырь! Она задохнется там!

— Кажется, она не более счастлива в том прибежище, куда вы ее забросили, — возразила Mapи снова став серьезной. — Ведь в письме говорится о муках отчаяния. Похоже, бедное дитя пыталось покончить с жизнью и…

— Неужели вы думаете, что я этого не понял! Я не так глуп, как утверждает ваш дорогой друг… Но почему, Бог мой, почему она сделала это?

И, безвольно опустившись на стул, Франсуа спрятал лицо в ладонях и заплакал. Мари, растроганная этой вспышкой горя и смятением Франсуа, подошла к нему и положила на его плечо свою успокаивающую руку: