Можно еще, во время непрекращающегося приступа морской болезни, стоять на носу и походить на фонтан «Трубящий Тритон», время от времени воровато оглядываясь на залюбовавшуюся тобой команду. Морская моя болезнь – она только с первого взгляда кажется неприятным зрелищем: если наложить на музыку, то выходит очень прилично и в духе классицизма.

Господи, да всего не перескажешь… Кругозор расширяется до предела. Так и зыришь сразу на 360 градусов с проворотом.

Скажем, на о. Баррайн ходил в местный публичный дом. Забежал, уже расстегиваясь и гогоча, а там только пиво и мужики-нефтяники с нефтесосущих платформ. И караоке!

Оценив обстановку, понял, что не уйти мне просто так. Упас Никола Угодник – спел под караоке, непрестанно маршируя, несколько песен, слов которых не знал никогда, а теперь даже и не вспомню. Разве что всплывает в сознании, что на музыку «House of the Rising Sun» изумительно ложатся слова песни «Постой, паровоз! Не стучите, колеса!». Маршируя и продолжая петь, двинулся к выходу.

Прибежал на корапь и расхвалил заведение перед всем экипажем. В выражениях не стеснялся, сравнения приводил смелые, мычал, тряс головой и разводил руки, даже присел пару раз как бы в восторге. Помахал в спину взметнувшегося на встречу с чудом экипажа.

Потом заперся в каюте и два дня не открывал на яростные стуки. Потому как море-океан кругом уже был. А у меня интуиция.

Кажется, я уже закончил свое морское путешествие. И сегодня схожу на берег. Не то чтобы списали меня, застигнув за непотребством, но барахло мое запихивали в чемодан всей родственной командой, посверкивая на меня злобными глазками, крысы.

Успел только перед сходом написать на чемодане химическим карандашом: «Моряк Атлантическава акияну», ну и бескозырку себе справил обалденную, а то мою шапку с пумпоном унесло порывом урагана. Будет в чем теперь вразвалочку походить по Лондону.

Покинув в понятной спешке нашу работорговую баржу, на которой я мучил свою нечистую совесть, поминутно обращаясь к бушующим пенистым волнам, спешу отписать на клочке подобранной бумажки всем заинтересованным, что задержусь я на сем острове надолго.

Сбежав на берег, бросил последний взор на чудо кораблестроения, на котором я поражал экипаж своим ловким умением считать на пальцах до десяти и даже пару раз до двенадцати, отсчитывая количество доставшихся мне плетей. Море благоволит отважным и веселым. Именно таких жрут последними всякие унылые неудачники.

Баржа моя носит имя «Хорошая женщина». Что очень точно отражает суть этого славного корабля, плескающуюся в чуть гниловатых недрах трюма «Гуд фру». Тридцать метров в киле, тридцать метров в бимсах и тридцать метров от основания архиштевня до гакаборта. Как может заметить всякий, часть досуга, свободного от мытья палубы и воровства остывшей каши из общего бачка, я посвятил задалбливанию в голову нужной любому терминологии. Остальную часть досуга я проводил обычно в беспамятстве, крепко приложившись головой, застрявшей в бачке с остывшей кашей, о мачту. Или свалившись в канатный ящик. Или полезный электрический ток из аккумулятора навевал на меня спасительную черноту.