– Айрис и Ной тебя обнимают!

– Погоди, я не понимаю, ты у себя дома сказала, что ходишь видеться со мной?

– Да. Мы же друзья, разве нет?

– Да.

– И к тому же завтра мы уезжаем. Меня здесь не будет неделю. Так ты дойдешь до кухни?

Этого он не предвидел и вдруг почувствовал себя потерянным, покинутым на целую неделю. Эта неделя заранее ужасала его, он ее не предвидел, не думал об этом. На целую неделю оказаться запертым здесь, мучаясь от боли, не имея возможности ни выйти, ни встать, совершенно невозможная неделя. Он заранее не хотел этой недели между Рождеством и Новым годом, целую неделю размышлять, прикидывать так и сяк, пережевывать, снова и снова перебирать в уме… Сегодня вечером – Рождество, и, однако, ни сестра, ни его отец не позвонили, хотя бы ради того, чтобы узнать, приедет ли он, они даже не пытались выяснить, будет ли он с ними на праздники, быть может, их устроило бы, если бы он не приезжал. Зять, наверное, будет рад избавиться от него, да и отец, наверное, тоже, будет по крайней мере спокоен, что не придется выяснять отношения. Все, чего хочет отец, это чтобы на ферме все продолжалось, а с сыном или с кем-то другим – не важно, на все остальное ему плевать. А что касается матери, то она, наверное, даже не знает, что сегодня Рождество. До него вдруг дошло, что он им там не нужен, что его семья больше в нем не нуждается, их устраивает, чтобы он не приезжал, чтобы ничего снова не разворошил…

– А насчет мази, справишься без меня?

– Справлюсь.

Аврора не настаивала, она сделала вид, будто верит его решительному виду. Чтобы она смогла намазать его мазью, ему пришлось повернуться на бок насколько возможно, хотя любое движение причиняло ему боль. И она стала нежно гладить эту поверженную силу, эту гору пронизанных болью мышц. Людовик закрыл глаза, ничего не сказав. Сначала лекарства, потом еще последнее сообщение – из-за всего этого он болтался в каком-то ватном полузабытьи.

Прежде чем уйти, она хотела поговорить с ним, собиралась ему сказать, что несчастный случай с Кобзамом ее спас, иначе в этот самый момент ей пришлось бы противостоять им обоим, и Фабиану, и Кобзаму. Пришлось бы драться всеми доступными средствами, чтобы спасти свою фирму и вырваться из их когтей, наверняка это вымотало бы ее, обескуражило, со временем она, быть может, и победила бы их, но ради какого результата? Чтобы все снова делать как раньше, снова тащить эту фирму на своем горбу, став еще более одинокой, чем когда бы то ни было, измученной неделями судебной волокиты, не говоря о том, что пришлось бы все начинать сначала, снова завоевывать доверие своих работников, снова мобилизовать их… Она ни за что не выдержала бы всего этого. Тогда она четко все ему высказала, сказала, что ее ремесло перестало быть тем, чем она хотела бы заниматься, так что это настоящая удача – все пересмотреть, снова начать с нуля, сегодня молодые модельеры, которые все только начинают, делают это в одиночку или вдвоем, как сами себе предприниматели, как ремесленники. Для нее это было бы идеально – производить маленькими партиями с хорошими посредниками, но она больше никогда не будет заниматься производством в крупных масштабах, ей омерзительна такая жизнь, она даже не сознавала, что тонула в такой жизни. И вдруг почувствовала себя новой, легкой, у нее появилось ощущение, что это ее новый дебют…