– Давай покажу. – Она отобрала у сапожника ботинок, продемонстрировала то место, где было основание молнии: – Вот здесь сильно давит и натирает. С диабетом, сам знаешь, любая ранка – мучение и морока.
Колик, кивнув, сразу же взялся за дело. Пока он, низко склонившись над ботинком и поминутно откашливаясь, выпарывал молнию, Нунуфар сидела, сложив на коленях руки, и рассматривала бедную обстановку мастерской: пыльные, заваленные починенной или ждущей ремонта обувью полки, слипшиеся кисточки для клея, баночки со всяким бог весть какого предназначения содержимым, нитки, разнообразные шила и ножи, щетки, подсохшую и покрывшуюся трещинками ваксу в допотопных жестяных коробочках.
Со стены на нее смотрел выцветший плакат с очередным бестолковым кандидатом в президенты – сколько их было на ее веку – и не сосчитать, каждый, словно на спор, бессовестнее и вороватее предыдущего. Нунуфар прочитала корявое название партии, которую кандидат представлял («Более благополучная республика»), с минуту разглядывала его тяжелую квадратную челюсть и мелкие мушиные глазки. «Бессовестная твоя рожа!» – подумала она и с претензией обратилась к Колику:
– Зачем этого остолопа на стену повесил?
Тот проследил за ее взглядом, хмыкнул:
– Трещину прикрывает. Хоть какой от него толк.
– У меня дома гипс есть. Принесу, заделаешь трещину. А этого убери, много чести.
Колик покладисто сдернул со стены плакат, смял его, кинул под дровяную печку – на растопку. Нунуфар наблюдала за его действиями с чувством нескрываемого удовлетворения. Когда ком мятой бумаги, угодив в полено, отлетел в сторону, она не поленилась подняться и, осторожно ступая на необутую пятку, добралась до него, чтобы снова кинуть под печку. Колик этого не видел – вознамерившись покурить, вышел за порог мастерской.
– Кашляешь, а дымишь, – шумно втянув ноздрями воздух и скривившись так, будто сигаретный дым успел проникнуть в ее легкие, не преминула ржаво прокомментировать Нунуфар.
– Имею право. Поди не маленький, пятьдесят лет! – сделал слабую попытку оправдаться сапожник.
– А меня это волнует?
Колик неуверенно потоптался на месте, не решаясь возразить Нунуфар (почтение к старшим – превыше всего), и все-таки смолчал. Из соседней мастерской выглянул портной, не спрашивая, вытянул из его пачки сигарету. Колик чиркнул спичкой, давая ему прикурить.
– И-их, хоть бы у тебя совесть проснулась, Арто! – подала голос Нунуфар.
Портной – полноватый широкоплечий великан с неожиданно детским, и оттого кажущимся беспомощным, выражением ярко-голубых глаз – кхекнул и развел руками:
– Откуда у меня совесть, Нунуфар-мокир[37]!
– А что, когда Бог совесть раздавал, тебя намеренно обошел?
– Твоя правда, намеренно обошел. Зато потом, застыдившись, двойной порцией красоты наградил, – с невозмутимым видом парировал Арто, славящийся на весь Берд своей неоспоримой и даже сокрушающей некрасивостью.
– Вполне себе симпатичный, малость кривоватый и рябой, но с кем не бывает! – великодушно отозвалась Нунуфар и, сочтя свои доводы недостаточно убедительными, добавила: – Зато никто тебя не сглазит – уродство плохой глаз не берет.