Николай Егорович Тимарь был хорошим хозяином. Хозвзвод в роте не полагался (да мало ли нам чего не полагалось!), однако такой взвод был создан. Вернее, группа из 7-8 специалистов. Нормальной обувью нас снабдили лишь частично, зато великодушно выделили гору поношенных башмаков и сапог с отставшими подошвами, рваных по швам. Их быстро восстанавливали, и вскоре рота была обеспечена вполне приличной обувкой.

Мой взвод насчитывал 115 бойцов. Выделили по два ручных пулемета на каждый взвод. Кроме того, в распоряжении ротного имелись три станковых «максима», вроде как командирский резерв. Не так и плохо. Во всяком случае, лучше, чем я ожидал.

Хотя ножи нам не выдавали, многие уже носили самодельные финки и даже трофейные штыки. Не знаю, как в других штрафных ротах, но в нашей это было что-то вроде традиции. Раз ножи — то ребята лихие, готовые в рукопашку.

Одновременно нарастало напряжение. Люди ходили возбужденные, писали письма родным. Порой возбуждение переходило в ссоры и стычки. В 3-м взводе ранили ножом одного из бойцов. Лечили своими средствами, и происшествие за пределы роты не вышло. Зато другой случай вызвал большой шум. Из 2-го взвода сбежал боец, направленный в штрафную роту за дезертирство.

Петра Фалина вызывали в особый отдел, опрашивали соседей бежавшего. Человек исчез с концами. Он был из здешних мест и сумел спрятаться. Участились выпивки. За самогоном бегали в деревню ночью за шесть километров, рискуя получить пулю от часового. Но даже сержанты в самовольщиков не стреляли. Предстояли бои, а там всякое может случиться. Тимарь раздраженно обронил:

— Скорее бы, что ли!

На нашем участке фронта в те дни начиналась Уманско-Ботошанская операция. Главный удар наносился из района Звенигородки в направлении на Умань. На рассвете 5 марта после мощной артподготовки началось общее наступление.

Месяц назад закончилось знаменитое Корсунь-Шевченковское сражение, в котором участвовали силы 1-го и 2-го Украинских фронтов. Потери немецких войск составили более 50 тысяч убитыми и ранеными, 18 тысяч попало в плен. Несмотря на то что значительная часть немецких войск прорвалась через кольцо окружения, первая крупная удача 1944 года широко пропагандировалась. Это сражение даже сравнивали со Сталинградской битвой.

Я видел фронтовую кинохронику и снимки в газетах, а много позже картину знаменитого художника Кривоногова П. А. «Корсунь-Шевченковское побоище». Может, художник и переборщил, свалив на огромном поле кучи трупов и разбитой техники, но и фотоснимки показывали, что фрицам врезали крепко. Размолоченные, сгоревшие танки, грузовики, смятые орудия говорили, что бить немцев мы научились. О наших потерях, как всегда, сообщалось неопределенно.

Бои местного значения, носившие отвлекающий характер, уничтожение нежелательных выступов и захват плацдармов не прекращались весь февраль. Роту подняли по тревоге 28 или 29 февраля, накормили, выдали по 50-70 патронов, и мы всю ночь шли по замерзшему снегу.

День провели в лесу. К моему удивлению, дважды подвозили горячую еду. Наваристую кашу-размазню с волокнами мяса, хлеб, махорку. Солнце светило в затишке совсем по-весеннему, и я неплохо выспался на хвойной подстилке.