— Вы хотите возвращаться домой? — удивился Ланселот. — А как же Иерусалим? — При чем здесь Иерусалим?

— Разве вы с братом не мечтали попасть в Иерусалим, чтобы Хольгер смог получить от Месса исцеление? Теперь, когда вы нашли сто планет на исцеление, вам есть смысл плыть вместе с нами. — Какие сто планет мы нашли?

— Те, которые вам хотел дать Косой Мартин в уплату за предательство. Отказавшись от них, вы сделали нас своими должниками: считайте, что сто планет у вас есть. Правда, деньги у меня лежат на счету в банке, но если вся электроника Планеты вышла из строя, то я не знаю, как я смогу их теперь перевести на счет Мессии. Однако надеюсь, что в Иерусалиме с этим все как-нибудь уладится: не одни же мы с вами оказались в таком положении!

— Спасибо, спасибо! Я не знаю, что сказать… Хольгер, слышишь?

— Слышу, Якоб, и тоже не знаю что сказать. Я лучше что-нибудь сыграю.

— Да будет вам, — отмахнулся Ланселот. — Нет-нет, я не про музыку! Играйте, Хольгер, репетируйте, пока есть время. Нам всем, включая Патти — вы заметили, как он слушал музыку? — очень нравится ваша игра, она придаст особый комфорт нашему плаванью. Кстати о комфорте. В каюте у нас тесно, еще двух человек в нее не втиснуть. Но если Дженни не возражает, мы устроим вас в будке Патти на корме, а для Патти устроим загородку возле камбуза: все равно он любит находиться там, где Дженни.

— Мы с Патти не возражаем, — улыбнулась Дженни. — Хорошо бы только сделать для него небольшой навесик на случай дождя.

Якоб пообещал собственноручно соорудить для Патти загородку и навес, как только им попадется на берегу подходящий плавник. Дженни спросила Якоба:

— Я понимаю, женщина, которую вы обещали бандитам — это я, ну а где же то золото, которым я будто бы обвешана?

— А вы, Дженни, при случае загляните в зеркало: у вас на голове целая копна червонного золота. А вы, значит, подумали, что я решил сдать вас Косому Мартину?

— Якоб! — возмущенно воскликнула Дженни. — Я так струсила, что вообще ни о чем не думала, пока мы от них удирали.

— Да, вы очень похожи на трусиху, — усмехнулся Якоб.

— Ох, не говорите, — вздохнула Дженни, глядя на тающий вдали датский берег. — С детских лет только и делаю, что борюсь со своей трусостью. — У вас получается.

Вечером в каюте, причесываясь на ночь, Дженни сказала Ланселоту:

— Знаешь, Ланс, Хольгер ничем не похож на моих братьев, но у меня к нему какое-то родственное чувство, как будто нас связывают семейные узы. Я часто заранее угадываю, что он скажет, что сделает. Странно это, правда?

— А он тебе никого не напоминает, Дженни-королек?

— Да, кого-то напоминает и очень сильно, какого-то близкого человека, вот только никак не вспомню, кого именно?

— В самом деле? А вот я так сразу понял, — засмеялся Ланселот. — Он как две капли воды похож на нашего короля Артура! — Ой, правда! То-то он мне так нравится! — Скромница ты моя!

На другой день они подошли к северным германским островам.

Паломники знали, что берега Северной Германии, которые никогда и не были высокими, как, например, западный берег Европы, после Катастрофы ушли под воду на многие километры к югу. Бывший Кильский канал превратился в Кильский пролив, разделивший Данию и Германию, а на его южном берегу чудом уцелел Гамбург, вернее его центральная часть, превратившаяся в остров. От прежних земель между Данией и Гамбургом остались кое-где низкие острова, частью песчаные, частью заболоченные, поросшие тростником и камышами. Опасаясь мелей, Ланселот старался идти на безопасном расстоянии от буро-зеленых плавней.